Год ведьмовства. Алексис Хендерсон
ночная сорочка.
Нет, все это случилось. Все случилось на самом деле.
По голубому свету, пробивающемуся в кухонное окно, она поняла, что близится рассвет, впрочем, насколько она могла судить, остальные домочадцы еще не проснулись. Она вздохнула с облегчением. Она боялась себе даже представить, какую взбучку устроила бы Марта, узнай она, что Иммануэль снова ходила в лес.
Чувствуя в горле подступающую тошноту, Иммануэль выбросила эти мысли из головы. Живот снова прошило тупой болью, и она поморщилась. Прищурившись, она посмотрела вниз и увидела на полу между своих ног маленькую лужицу остывшей крови. Из Иммануэль обильно текло, и красная влага пропитывала юбки насквозь и пачкала половицы.
Ее первые крови.
Иммануэль срочно взялась за уборку, протирая кровь старым кухонным полотенцем и отмывая грязь. Когда пол был начисто выдраен, она прокралась наверх в умывальную, взяла горсть тряпок из корзины у раковины и кое-как запихала их себе в панталоны, чувствуя себя не женщиной, а маленьким ребенком, который испачкался и пытается переодеться самостоятельно. Ее крови должны были принести радость и облегчение – несмотря на все прогнозы, она наконец стала женщиной, – а вместо этого она чувствовала себя маленькой, уязвимой и слабой.
Иммануэль поделилась новостью сперва с Анной, а потом и с Мартой. В возбужденной суете ее усадили за стол в столовой, подали чашку дымящегося малинового чая и яичницу с жареными пирожками, хотя из-за плохого самочувствия у нее совершенно не было аппетита. Но, несмотря на настойчивые уговоры Анны оставаться в постели, к восходу солнца Иммануэль уже направлялась к пастбищам с посохом в руке. Выпас овец давался ей с трудом. Она была медлительной и уставшей после ночи в лесу, и в животе болело от кровей. Казалось, ее состояние передалось и овцам. Бараны не могли угомониться, ярки нервничали. Ягнята блеяли при каждом дуновении ветерка, словно боялись, что очередной порыв сорвет мясо с их костей. У Иммануэль все силы ушли на то, чтобы перегнать отару на западные пастбища, и, справившись наконец с этой задачей, она упала в высокую траву, обессиленная от болей.
Сразу за пастбищем высился Темный Лес, и тень от него наползала на равнину по мере того, как солнце поднималось в небе. Пара стервятников кружила над соснами, зависая в воздухе, но ведьм не было и следа. Ни лесных женщин. Ни страстных Возлюбленных. Ни Далилы, которая пряталась бы среди деревьев. Ни Лилит.
Лес был тих.
Свет восходящего солнца уже пробивался сквозь деревья, и мысли Иммануэль вернулись к последней записи в дневнике Мириам: «Кровь. Мор. Тьма. Резня. Отец, спаси их».
Что такого Мириам видела в этом лесу, что побудило ее написать эти строки? Что такого она знала, чего не знала Иммануэль? И, возможно, самое главное: что за животная тяга заставляла Иммануэль возвращаться в лес снова и снова, несмотря на все риски?
Почему лес звал ее?
Иммануэль могла бы просидеть так весь день, глядя на деревья и пытаясь разобраться в себе, если бы ее не отвлек звук собственного имени.
Она