Dichtung und Wildheit. Комментарий к стихотворениям 1963–1990 гг.. Сергей Магид
он.
У Второго Года, естественно, свои незыблемые привилегии, к нему можно обращаться уже просто по фамилии, подчеркивая тем самым его существование, тогда как мы все просто безымянные молодые.
«Никак нет, товарищ сержант», равнодушно отвечает Второй Год Хрусталенко, как бы невзначай опуская эпитет «старший».
«Думаю, вы правы», слегка утомленно говорит тираниссимо минималиссимо, «помочь молодому в том, что никто из людей срать с ним на одном гектаре не садится, люди не могут, а самостоятельно молодой помочь себе не хочет. Это проблема. Как вы считаете, Хрусталенко?»
«Затрудняюсь ответить, товарищ сержант», мрачновато говорит Хрусталенко, опять опуская эпитет.
Второй Год, естественно, может уже себе позволить такую вольность, называя старшего сержанта просто сержантом. Это разрешено традицией. Это нормально. Никто здесь ничего не нарушает. Но Второй Год это всего лишь Второй Год. Он не господин. Не он здесь господин.
«Тогда давайте эту проблему присыпем песочком», неожиданно оживляется Вовк и мне окончательно становится ясно, что на свой первичный он будет меня сейчас сажать, как на турецкий кол.
«Не понял», совсем мрачно говорит Хрусталенко.
Спятил Хрусталь.
«Дай ему лопату», помолчав секунду, говорит Вовк.
Протягиваю наверх Хрусталенко лопату.
«Засыпайте, ефрейтор Хрусталенко».
Хрусталь берет лопату и молча смотрит на Вовка.
«Закапывайте, закапывайте его, ефрейтор Хрусталенко. Что не ясно́?»
Ну это уже беспредел.
«Не буду», говорит Боб.
Совсем, совсем спятил Хрусталь. А Вовк спятил уже давно. Но я-то ещё не спятил. Хватаюсь за край ямы и рывком двигаю тело наверх, наружу из этого гроба.
«Куда?!» вдруг орёт Вовк и пена выступает у него в уголке губ. «Пошёл в яму, говно!»
И тело моё вместе с моим элитарным экзистенциальным космическим «я» мгновенно сваливается назад в свой гроб, покорно, послушно сваливается в свою тесную, жутко пахнущую сырой смертной землёй традиционную яму.
«Закапывай его!» кричит Вовк ефрейтору.
У Боба Хрусталенко кривятся губы, он пятится от Вовка, он опускает голову и не глядя на меня, хватает на лопату горсть земли из выброшенной мной снизу кучи. И сыпет ее аккуратно вниз, мимо моих сапог, на дно ямы. Наши глаза встречаются. В моих, по-видимому, мольба червяка, в его глазах – растерянность, но эта растерянность быстро тает и начинат сменяться чем-то совсем другим, мне ещё непонятным.
«Ладно, сержант», говорит Боб неожиданно игривым тоном, «закопаем молодого по шею, а дальше что?»
«Как это что?» расслабляется Вовк и хохочет от пуза. «Как что? Пустим по нему асфальтовый каток. Со скоростью один миллиметр в час».
Всё видит Бог!
Они закапывают меня там, недалеко от кухни.
Вовк с отвращением, Боб Хрусталенко с любопытством.
Потом они стоят над моей молчащей головой, курят и говорят о погоде.
Иногда Вовк рассеянно стряхивает на меня пепел.
Вокруг могилы постепенно собираются люди.
Они тоже курят и тихо беседуют, поглядывая на меня, указывая на меня пальцами