Часы Цубриггена. Безликий. Елена Граменицкая
ладонь, не совершил чуда, не нажал на перемотку. Она присела, погладила пса по влажным бокам, виновато вздохнула.
– Ни-че-го.
Мужчина нашел наполовину стертую карандашную надпись.
– Кораблик этот зовут «Дункан». Твой папа его сделал, а ты подарила его мне. Помнишь?
– Папа сделал? …Да, что-то такое…
Но стоило в кромешной тьме забрезжить слабому лучику воспоминания, как незнакомец словно испугался, подёрнулся дымкой, поплыл, исчезая в мареве восходящего солнца. Вслед за ним растворился пес. Одна за другой, как фитили, вспыхнули в рассветном солнце вороны и сгорели без следа.
Налетел шквалистый ветер и залил смолой небосклон.
Берег моря жадно проглотила тьма, а ноги зыбучий песок.
«Покойный» мир превратился в кошмар.
Где… глаза сестры вырастают в половину грозового неба.
Где ее крик оглушает, рвет без жалости на куски.
Где несбывшаяся Смерть высвечивает уголки захламленной души, приподнимает до потолка и со всего маху бросает об пол – хрясь!
Хрясь!
Сотый, тысячный раз бросает оземь.
– Видишь собачьи глаза в зеркале? – пытает Отчаяние.
– Видишь, что вытворила? – вторит ей Ненависть.
– Вижу! Выжженную пустошь внутри себя вижу. Дайте мне поплакать, умоляю!
– Нет для тебя слез! Иссохни! Чего молчишь? Сказать нечего?! – кричит Боль
Нет у нее слов.
Только СЛОВА того, ради которого проиграла всю себя. Проиграла свою никчёмную жизнь
«Исчезни из моей жизни! Убей себя!»
Скорее… Скорее выпить эти маленькие белые таблетки.
– Десять?
– Мало!
– Двадцать?
– Хотя бы! – кричит Ненависть.
Скорее, скорее, только бы не видеть свои непонимающе-пустые собачьи глаза в зеркале.
Вода чуть теплая.
– Вену надо глубоко. Хрясь! Чтобы заскрипела кожа! – не унимается Отчаяние.
– Не могу. Страшно. Вода сладкая. Почему? Соленая должна быть…..
– Потому что у тебя все шиворот-навыворот!
И снова покой. Берег моря. Безвременье и беспамятство.
День за днем. Заросший виноградом дом. Чёрные чайки и белые вороны.
Бумажный кораблик «Дункан», незнакомец с собакой.
И опять заливает глаза тьма, опять рывком в ад, в самое пекло.
Оглашенный, отчаянный крик, глаза сестры в половину неба. Дыра в солнечном сплетении, вместо сердца ржавый мотор. Там где душа – раскаленный зыбучий песок, чмокает, ест живьём. Засасывает в пекло.
Пить. Пить …дайте!
Опять глаза. Уже другие. Строгие глаза. Древние, все и про всех знающие.
Кто она, эта маленькая женщина в белом халате? Ангел? Наверное, да. Светится вся.
Сейчас как возьмет прыгалки и выпорет до волдырей! Мама всегда так говорила, но не порола. Зря.
– Эх… Мало тебя выпороть! В угол на горох поставить надо бы.
Глаза горят, в них