Дочь Роксоланы. Эмине Хелваджи
подхватил с низенького столика поднос. Держа его ровно, чтобы ни в коем случае не уронить драгоценные фарфоровые чашки (Верблюд и Косой как раз старшие евнухи, таким только из фарфора пить!), помчался к судомойне. Не поворачивая головы, быстро окинул взглядом двор.
Тюрбан Верблюда мелькал над рядом аккуратно подстриженных кустов возле дальней ограды, оттуда же доносился его сиплый рев: кажется, он распекал садовника. Если и Косой там, то его, конечно, видеть нельзя: над кустами он может появиться, только высоко подпрыгнув. Ростом он немногим выше Мальвы.
Кстати, прыгать-то Косой умеет, прямо как саранча. Вот пусть и скачет для тех дурачков, перед которыми учительствует с этими своими саблями и прочим железом. При чем тут палатные евнухи?
Желтая Мальва свернул за угол. И сразу же наткнулся на Косого. То есть не наткнулся: стальная рука схватила его за плечо, подтащила к стене, развернула – и вот уже юный «цветок» стоит лицом к лицу с Узкоглазым Агой.
Другой рукой ага перехватил поднос с чашками, не дал ему упасть, осторожно опустил на мощенный каменными плитами пол. «Чтобы не звякнуло», – догадался Мальва и предсмертно замер, уже видя свое сердце приложенным к больному суставу, а мозг съеденным. Здесь была площадка, не видимая ни со «Двора гвизармьеров», ни со стороны судомойни, так что и в самом деле только звук мог выдать.
Мысли крикнуть, позвать на помощь даже не возникло.
– Говори, – вполголоса приказал Косой.
– Я не виноват, Доку-ага, – залепетал «цветок», мгновенно поняв, что отвечать тоже надо вполголоса, – меня заставили! Она меня заставила. Что я мог сделать…
Узкоглазый Ага, по-прежнему не расцепляя хватки, присел на корточки. Подростку оставалось только сделать то же самое.
«Это чтобы к земле поближе. Чтобы мое тело тоже упало совсем беззвучно…»
– Итак… – по-прежнему негромко произнес Доку.
– Я только первую чашку отнес, когда она подходит со служанкой, госпожа Михримах. Спрашивает: мол, что тут делаешь? А я что, мне ведь здесь и нужно находиться, это скорее ей не положено, двор же за гаремным пределом… Говорит – молчи. Судомойня, мол, и для гаремных кварталов, и для стражнических. А этот коридор – он, по-твоему, к судомойне относится или к запретному двору? Я с ответом затруднился. Говорю, ну ладно, ты, госпожа, прости, они вот-вот допьют и по второму разу мне знак сделают, так что мне поневоле нужно будет выйти на запретное для тебя пространство. И тут она спрашивает: о чем они говорят – подслушал? Это вы с Ве… ой, прости, господин, с лала-Мустафой то есть. Нет, отвечаю. Я себе не враг, чтобы даже пытаться. А мне, говорит она, нужно знать, о чем будет их разговор. Я на нее смотрю как на утреннюю звезду в вечерний час и говорю: ну как же это? Но, госпожа, я никому не скажу, что ты меня о таком просила, ты не бойся…
Тут Мальва сообразил, что уж слишком частит, торопится, а ведь сколько говорить будешь, столько и проживешь. И начал говорить медленнее:
– Она мне говорит: сам, мол,