Кузены. Карен М. Макманус
что, и те, и другие сразу не могут быть? – интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.
Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.
– У тебя, Джона? – спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. – Очень даже могут, я думаю.
Глава 4. Милли
– Выглядит не особо, да? – говорит Джона.
Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы – нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.
– А мне нравится! – громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.
Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой – есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.
– Мне тоже, – откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.
Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно – приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.
– Такой маленький, – замечает Обри. – Как бы нас клаустрофобией не накрыло.
Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» – единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа – и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.
– Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, – откликаюсь я.
Обри переводит взгляд на меня:
– Ты зовешь ее Милдред?
– Ну да. А ты как?
– Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. – Она поворачивается к Джоне: – А для тебя она кто?
– Никто, – отрывисто отвечает он.
На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками – по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.
– Добро пожаловать на Чаячий остров! – объявляет капитан по громкоговорителю.
– Столько народа… – В голосе Обри, обводящей