Пляс Нигде. Головастик и святые. Андрей Филимонов
лицо противника и ослепить кого угодно, хоть циклопа.
Именно в этот момент месье за стеклом нашёл то, что искал, и повернулся ко мне с угрожающим сабельным замахом, сжимая в руке большую поварёшку.
– Лё порт! – крикнул я, указывая в сторону входной двери.
– Ля порт! – поправила меня Инга из-за перегородки.
– Неважно. Скажи его тёлкам, чтобы постучались к нему.
Услышав в коридоре голоса подружек, парень метнулся к двери и отщёлкнул замок. Девицы вбежали, цокая каблуками, как цирковые лошадки, пристыдили своего собутыльника и запустили меня внутрь, где я получил от них ещё одну порцию жарких безе с перегаром. Сонно моргающий Жан (или Поль?) говорил, что он очень дезоле́ – страшно извиняется, однако поварёшку из рук не выпускал, должно быть, рефлекторно. Девушки предлагали остаться и выпить, но я откланялся и покинул квартиру традиционным способом, через дверь, чтобы триумфально вернуться к Инге, которая успела открыть Госплан и аранжировать сырную тарелку. Аромат неподдельного “Côtes du Rhône” и запрещённого в России козьего сыра довели меня почти до слёз. Я хотел поднять тост за ностальгию по настоящему, но решил не умничать и скромно предложил:
– За встречу!
Мы чокнулись, я выпил залпом, Инга пригубила свой бокал, мы немного поболтали о родине и старых друзьях, и я вновь потянулся к бутылке, когда из соседней квартиры донеслись выразительные девичьи стоны.
– Пока вы там сражались на балконе, мне рассказали пикантный факт из личной жизни моего соседа. Оказывается, он умеет связывать женщин таким способом, что оргазм наступает неизбежно, – прокомментировала Инга.
– Вот оно что. Моряк, наверное.
Мы ещё немного посидели, потом Инга сказала, что ей нужно проверить почту, и я тоже решил проверить почту.
Меня ожидало письмо от мистера Фарба, который наконец-то собрался рассказать всё, что помнил, о своём новосибирском турне сорокалетней давности.
Новосибирск. Июнь 1977 года.
Первые образы города: памятник Ленина на площади, портрет Ленина в холле гостиницы, скрипучий паркет, азиатка-уборщица в синем халате что-то громко напевает на родном языке под аккомпанемент пылесоса, который тянет за хобот по коридору, по красной ковровой дорожке.
Было восемь или девять часов утра. Их только что привезли из аэропорта. Очень хотелось спать после красноглазого рейса. Когда летишь на Восток, ночь съедается разницей во времени.
Он принял душ и стоял посреди своего номера в круге утреннего солнца на полу, вытираясь жёстким вафельным полотенцем, слушая песню уборщицы. Мурашки бегали по коже от низких гортанных звуков её голоса, и пылесос подвывал, как электрический пёс.
С тех пор при слове Novosibirsk память извлекает из фонотеки эту мелодию. Он так и не узнал, к какому народу принадлежала женщина, и о чём была песня. Служащие отеля не говорили по-английски, страшно боялись своих постояльцев и впадали в транс, если к ним обращались с вопросом.
Затем наступили дни суеты: монтаж экспозиции,