Мастер осенних листьев. Андрей Кокоулин
Живцы – еще возможно, но Кранужан и тем более Симанцы…
Нет, Симанцы точно как-то сами.
Эльга помнила, как золотились перила слева, а потом розовели справа, но прореха между этими двумя наблюдениями виделась пугающе глубокой. Это же, получается, день прошел. Но один день или сразу два?
Голос мастера гудел в ушах, подстегивал, спрашивал, стрекотал, вгоняя в сон. Сама мастер бродила тенью, рассыпая листья и порождая ветер. Она была то здесь, то там, то стыла у панно, то, замерев, сидела на лавке, то лежала на принесенном ворохе одеял, устремив немигающий острый взгляд в пересечение брусьев под крышей, чтобы в следующее мгновение вскочить и лихорадочно опустошить на плитки один из мешков.
Эльга не была уверена, что мастер что-то ела и пила эти три дня. Она осунулась, чернота залегла под глазами, а в движениях рук и шеи проступила нервная, раздражительная резкость.
– Опаздываю! – хрипела Унисса.
Листья были повсюду, набрасывались, пахли печально и терпко, кололи пальцы, шелестели: «Дурочка, тихоня, шевелись!»
Эльга выныривала из листвяного омута, но тот закручивался и, не желая терять жертву, захлестывал и тянул на глубину.
Бульк! Пропала с головой.
Чтобы вынырнуть снова, приходилось разбрасывать листья усталыми руками, деля их на Кранужан и Симанцы, брысь, брысь, брысь. Откуда вас столько? Вы что, из других мешков? Или шутки шутите?
Беседка качалась, мир звенел, проступая фрагментами. То кусок заваленной листьями поляны лез на глаза, то куда-то плыл в ночи огонек, облепляя человеческую фигуру. Куда вы, господин эконом? Или вы не господин эконом? Простите.
В груди потрескивало, словно внутренности превращались в сухой букет.
– Три дня!
Мастер Мару хохотала и кусала губы. И била себя по щекам. И дышала Эльге в затылок, наклонившись низко-низко.
Эльга, наверное, испугалась бы ее сумасшествия, но сама была близка к помрачению. Да и пугаться, честно, сил не было.
– Мы справимся, – шептала Унисса. – Знаешь, – словно в забытьи произносила она, пока ее пальцы щупали пустоту у Эльгиных плеч, сдергивая невидимые листья, – у нас, мастеров, ходит поверье, что во всяком лесу есть самый важный лист. Найдешь его, и лес тебе подчинится, откроет все тайны, пропоет все звуки, научит летать и прятаться, укроет и защитит. А у меня такое чувство, что это панно имеет такую же природу. Я обязательно что-то пойму, когда его закончу. Что-то важное. Я вырасту, понимаешь? И, значит, нам никак нельзя умирать. И тем более нельзя останавливаться.
Эльга тихо соглашалась:
– Да, мастер Мару.
Кранужан и Симанцы росли и пухли, самодовольно шелестя. Эльге казалось, что часы ее жизни перетекают на плитки. Лиственное зрение отпускало с трудом. Серый пустырник и чарник, липа, ольха и клен – вот из чего состояло все сущее. Унисса, чистотел и одуванчики, куталась в одеяло из трав.
Доделав Покосы, Супрыню и Плешкин Луг, она загнала девочку наверх, к Бархатцам, а сама встала на ее место, оформляя труды ученицы рукой мастера в копии местечек, в холмы и низинки, в поля, ограды и огороды.
Руку Эльге уже даже не надо было засовывать