Десять железных стрел. Сэм Сайкс
привычное или ведущих себя необычно. – Вдруг отчетливо ощутив на себе пристальный взгляд Сэл, Мерет нервно хмыкнул. – Однажды я лечил женщину с больным бедром, так вот она заявляла, будто часто видит стоящего в углу мужа. Выяснилось, что случай, в котором она пострадала, унес его жизнь, и она м-м… она чувствовала себя виноватой.
Сэл Какофония опустила ногу с подоконника. Ботинок стукнул о пол с характерным скрипом кожи о дерево. Сэл сунула большие пальцы за пояс, вскинула подбородок и окинула Мерета взглядом, долгим и холодным, как полночный час.
– Я что, по-твоему, совестью страдаю?
Ловушки Мерет распознавал на слух.
Он окинул взглядом женщину-скитальца. Высокая, поджарая, она напоминала клинок, познавший слишком много битв и слишком мало заботы. Ее облачение – от рубашки до ботинок – там, где не порвано или потрепано, было покрыто запекшейся кровью и грязью. А просторы голой кожи украшали повреждения: царапины, раны, потеки крови, то ли ее собственной, то ли чужой.
Под всем этим, впрочем, к телу льнули старые рубцы.
Она привыкла двигаться с ними, заметил Мерет. Любой другой вряд ли обратил бы внимание на то, как она тяжелее опирается на одну ногу, как правая рука сильнее напряжена, чем левая, на прищур правого глаза. Шрамы, застарелые, широкие, испещрили ее тело, словно линии на карте, подсказывая Мерету не где она побывала, а все боли, которые последуют за ней, куда бы она ни отправилась.
Она не выглядела виноватой. Но той, кто глубоко внутри знает, что такое сожалеть.
Разумеется, говорить хоть о чем-то таком скитальцу с охрененски здоровенным револьвером казалось особенно идиотской мыслью.
– Нет, – ответил Мерет. – Но подобное находит отражение массой способов. Даже маленькие царапины иногда оставляют большие раны на сердце. Или душе, или разуме, называй как хочешь.
Ее взгляд немного смягчился. Следом – голос.
– И как их исцеляют?
Мерет снова на нее глянул, нахмурился. Грозная прохлада, с которой Сэл к нему обращалась, таяла, словно лед под солнцем. Он думал, что увидел в ее голубых глазах нечто – то, что замечал в глазах пациентов, не понимающих, чем больны – острую тоску, нужду столь глубокую, что люди боялись упомянуть ее или дать ей название.
Но…
Должно быть, примерещилось. О том, что Сэл Какофония может так выглядеть, молвы не ходило.
– На это нет простого ответа. Боль укореняется глубже плоти. Исцеление должно укорениться глубже боли.
Желваки Сэл дернулись. Шрам, пересекающий глаз, сморщился. Под слоем копоти вспыхнул вызванный таким ответом гнев, и Мерет почти поверил, что она вытащит этот свой револьвер и всадит ему пулю в череп.
Однако она перевела взгляд на постель, рядом с которой Мерет сидел, и гнев растворился.
То, что осталось после на ее лице, было куда болезненнее.
– Как насчет нее? – спросила Сэл.
Мерет снова посмотрел на пациентку. Девушку умыли, стерли грязь с тела, испачканную одежду сменили на вещи, которые щедро пожертвовала дочь