Неон, она и не он. Александр Солин
умиление, а Патрик заметил, что здесь так принято.
Наконец подали горячее. На большом квадратном блюде, как на кремовом полотне уместилась красочная продуктовая композиция больше художественного, чем гастрономического содержания. По неясной причине ягненок ему тоже не понравился, хотя он и съел его из уважения к почтенному заведению. В конце, как и положено, был десерт, кофе и необыкновенно крепкий арманьяк. Весь ужин обошелся ему почти в четыре тысячи франков, но это расходная, так сказать, сторона дела.
Надежно укрыв деньги за границей, он приобрел в Питере две квартиры, записав их на отца и тетку. Перед тем, как уйти, бездетная тетка вернула ему квартиру, добавив к ней свою, так что теперь кроме большой квартиры на Московском, в которой он жил с матерью, у него имелись еще три. Сдавая их, он имел доход пусть и не такой значительный, как от прочих операций, но постоянный и стабильный, который при получении даже не пересчитывался. Кроме того, здесь у него имелось активов не менее чем на два миллиона долларов, которые пройдя через крах и реинкарнацию, отложились капиталом в виде ценных бумаг и акций. Имелся также счет в иностранном банке на такую же сумму.
Безусловно, по нынешним временам он не был вызывающе богат – скорее был достаточно обеспечен, чтобы, к примеру, содержать взбалмошную любовницу. Он держал в голове намерение перебраться за границу, но откладывал его до той поры, когда в стране отчетливо запахнет жареным. Со своими женщинами он был снисходителен, щедр и великодушен. Однако по мере того как живое, трепетное чувство теряло запах и вкус, его одолевали скука и желание одиночества. Они-то и привели его в ту аллею, где так хорошо отпаиваться воздухом живительной голубизны, и куда гипертонические листья-эмигранты заманили и ее.
11
Через полгода после свадьбы, как раз накануне Нового года их родители, скинувшись, купили им двухкомнатную квартиру на Васильевском. Квартира была не в лучшем состоянии, зато рядом с метро. Они переехали и стали там осваиваться, постепенно приводя ее в порядок. Веселые горластые друзья и сокурсники любили бывать у них, оставляя на кухне после себя запах спиртного, закусок и табака. Иногда его личные друзья приводили подруг и просили пустить их в одну из комнат, чтобы побыть там наедине. Мишка никому не отказывал, и когда они возвращались на кухню, посмеивался над их взъерошенным видом. После их ухода она сердито выговаривала ему за снисходительность.
«Да будет тебе, Наташка! – отмахивался он. – Что мне, дивана жалко?»
Однажды во время очередной случки она случайно зашла в смежную комнату и застыла, услышав за стеной взмывающий на удивленных качелях сдавленный стон, в котором в отличие от ее стонов трепетало неподдельное страстное мучение. Она жадно вслушивалась в его модуляции, чувствуя, как ее первоначальное легкое недовольство обращается в черную зависть. Она не вышла провожать гостей, а после их ухода сухо велела Мишке впредь не превращать квартиру в бордель.
В