История, которую нельзя рассказывать. Джессика Каспер Крамер
быстро.
Вчера вечером – это мама подчеркнула.
Ниже папин почерк: Нам нельзя здесь оставаться.
Уехать – всё равно что признаться.
Признание у них и так уже есть. А рядом – моё имя, подчёркнутое сразу трижды: Иляна.
Мама посмотрела на меня и написала: Везде опасно.
Нет, не везде.
Они даже не знают, как она выглядит.
У нас нет выбора.
Мы можем поехать с ней. Вместе. Мама так надавила на ручку, что порвала бумагу.
Безопаснее ей ехать одной.
Ниже мама начала что-то писать, вымарала, потом в нескольких строчках объяснила, куда я еду и какие вещи нужно собрать в дорогу. Когда я дочитала, у меня свело живот от страха.
Нет, написала я в ответ и подняла голову. Ручка дрожала у меня в руке. Я хочу остаться здесь, с вами.
Мама сжала губы и притянула меня к себе, прижавшись лбом к моему лбу. Папа отвернулся.
Мы разложили всю мою одежду на полу перед шкафом, и я выбрала, что взять с собой. Вещи мы сложили в мой школьный рюкзак вместе с зубной щёткой и расчёской. Мама вернула на место кухонный стол, подняла с пола стул и села писать – сначала маршрут, затем письмо. Мы не могли позвонить заранее, чтобы предупредить, – ни из нашей квартиры, ни с телефона-автомата. Секуритате подслушивали повсюду.
Я дремала несколько часов у мамы на руках, но перед рассветом мы, полностью одетые и готовые тронуться в путь, стояли у двери. Я надела рюкзак, стараясь казаться смелой. Но когда мама положила мне в карман белый конверт с письмом, она не сдержала слёзы, и я тоже расплакалась.
– Не отдавай его никому, кроме неё, – прошептала мама мне на ухо, прижавшись мокрой от слёз щекой к моей щеке.
Мы молчали уже несколько часов. Но мама больше не могла сдерживаться, ей хотелось хоть что-нибудь произнести. Папа выглянул за дверь проверить, не подслушивают ли соседи. Потом посмотрел на часы и снова за дверь. Я стояла по стойке смирно, как солдат, и пыталась дышать ровно. Вытерев глаза, я вышла из квартиры.
По пути на железнодорожную станцию мы прошли мимо очереди в продуктовый. Люди уже выстраивались, чтобы получить свои пайки: двести пятьдесят грамм хлеба на человека в день, один килограмм сахара в месяц, семьдесят восемь литров молока в год. Талончики на каждые три месяца были напечатаны на серой бумаге. Печать – красная. Маленькие клеточки с цифрами, которые человек в форме перечёркивал крестиком, чтобы никто не встал дважды в одну очередь, – бледно-голубые. Талоны выдавали и на муку, яйца и мясо. На них тоже были написаны наши фамилия, адрес и количество членов семьи – трое.
Когда я сяду в поезд, от нашей семьи останутся только двое. Интересно, а родители станут выкупать мой паёк, пока меня не будет? А чем я буду питаться без талончика?
Из-за крыш серых многоэтажек выглянуло восходящее солнце, но к нему уже подбирались тёмные хмурые облака. Из пяти уличных фонарей горел только один. Мама крепко держала меня за руку, и от пота наши ладони будто склеились. Позади