Ярость и рассвет. Рене Ахдие
суму, Рахим взлетел в седло со сноровкой молодого вельможи, которого с детства обучали подобному мастерству, и протянул:
– Что же касается пари…
– Нет, только не это, – простонал Тарик, заметив решительное выражение на лице друга.
– Потому что знаешь, что проиграешь?
– Ты лучший наездник, чем я.
– Зато у тебя скакун выносливый. И отец эмир. А еще я уже один раз проспорил сегодня. Дай мне шанс сравнять счет, – настаивал Рахим.
– И долго ты планируешь продолжать эту игру?
– Пока не одолею тебя. Во всем.
– Тогда состязание затянется навечно, – поддразнил Тарик.
– Негодяй, – едва сдерживая ухмылку, бросил Рахим и натянул поводья. – Из-за такого оскорбления я готов забыть о честной борьбе. – С этими словами он пришпорил кобылу и поскакал в противоположном направлении.
– Покажем этому глупцу, – рассмеялся Тарик.
Он подкинул птицу в воздух, прижался к шее жеребца и щелкнул языком, натягивая поводья. Арабский скакун встряхнул гривой, фыркнул и встал на дыбы, прежде чем стремительно броситься в погоню. Из-под копыт вихрем взметнулся столб песка и пыли.
Белая накидка-рида Тарика развевалась, грозя улететь, несмотря на кожаную налобную ленту, крепившую капюшон к голове.
Преодолев последнюю дюну, всадники помчались к окруженной стеной крепости из сырцового кирпича, чьи башни высоко вздымались над песком. Медные купола уже покрылись зеленовато-голубой патиной[5] от времени.
– Сын эмира скачет! – выкрикнул один из сторожевых, завидев Рахима и Тарика, которые стремительно приближались к боковым воротам.
Створки едва успели распахнуться, скрипя железными петлями, как оба всадника пронеслись внутрь. Слуги и мастеровые разбегались с их пути. Наземь полетела корзина с хурмой, и все содержимое рассыпалось в разные стороны. Пожилой мужчина выругался вслед юнцам и с трудом наклонился, чтобы подобрать своевольные оранжевые плоды.
Не заметив устроенного погрома, молодые вельможи остановили лошадей в центре большой площади.
– И каково это – проиграть глупцу? – издевательски поинтересовался Рахим, его темно-голубые глаза победно сверкали.
Тарик улыбнулся уголком губ, спрыгнул с седла и сбросил за спину капюшон риды. Затем провел рукой по непокорной волнистой шевелюре. Из спутанных прядей ему на лицо посыпался песок, заставив юношу заморгать, отражая внезапное нападение пустыни.
За его спиной раздался ехидный смех Рахима.
Тарик наконец разглядел перед собой служанку, которая поспешно отвела глаза и покраснела. Поднос в ее руках задрожал, и стоявшие на нем серебряные стаканы с водой зазвенели.
– Благодарю, – улыбнулся сын эмира, беря один из них.
Румянец служанки стал еще гуще, а дребезжание усилилось.
Рахим подошел ближе, забрал оставшийся стакан и кивнул девушке, которая тут же развернулась и бросилась прочь со всех ног.
– Вот ты увалень, – упрекнул друга Тарик, толкая
Па́тина, или пати́на – пленка или налет на меди и ее сплавах.