Человек-Черт. Алексей Владимирович Июнин
я тебя полюбила таким, какой ты есть и не собираюсь тебя менять, но ты не можешь, например, взять мое мыло. Потому, что это МОЕ мыло и чтобы его взять, надо попросить у меня. И я не копаюсь в твоем телефоне, потому что это телефон ТВОЙ. На таких условиях мы с тобой и жили, Андрюша. И все у нас было хорошо. Пока ты… пока ты не нарушил это правило, да еще так грубо и жестоко! Ты распорядился не просто моими вещами, ты распорядился МНОЙ. Козел ты, Андрюша!
Завершив речь, Надя замолчала. Закончился тот прокручиваемый в голове текст, который она приготовила для этого выступления и Андрей Жуй не без облегчения вдохнул ночного воздуха. Грикова выпустила пар, мер дальнейших наказания не предполагается, условий для примирения она не выдвигает. Все сказано, теперь слово за Андреем и сейчас, чтобы не раздувать угли, надо быть очень осторожным в словах, а главное – в интонации. Самый беспроигрышный вариант, который вероятнее всего удовлетворит девушку – согласие с ней. Целиком и полностью. К чему полемика? К чему спор? Бессмысленное сотрясание шумового фона приведет к результату прямо противоположному тому, который добивается Жуй. Можно применить тяжелую артиллерию в виде словесных оскорблений, угроз и даже еще чего-нибудь похуже, вплоть до применения грубой физической силы. Конечно, Андрей, физически превосходящий Надю, мог бы силой усадить ее на заднее сиденье мотоцикла и против ее воли привести на проспект Обуховской обороны. Мог даже запереть ее в квартире. И что было бы дальше? У нее даже нет вещей. Насильно мил не будешь! В лучшем случае, она убежит от него при первом же удобном моменте, в худшем – заявление в полицию или столовая вилка в печень! Нет, так не годиться. Нужно было, чтобы она сама к нему вернулась. Добровольно.
К тому же, Надя права, Жуй виноват и в этом нет сомнения. Он это признавал и готов был исправляться, просить прощения, каяться и склонить голову для амнистии. Он уже опустил взгляд и подыскивал фразу для начала извинительного монолога. После этого Наде уже не будет смысла продолжать скандал. Однако жуевское молчание продлевалось чуть дольше, чем это было необходимо. Надя ждала. Андрей заколебался. Шли секунды, автомобили со страшным ревом проносились со всех сторон, а Жуй будто воды в рот набрал. Положение становилось глупым. Как если бы в классе неподготовленный ученик молчал перед доской и тупым бездействием оттягивал время для получения в дневник все равно неминуемой двойки. А Андрей и сам не мог понять, почему не может рта раскрыть, хотя слова покаяния вертятся на языке да так и просятся наружу. Но что-то им не дает. Какое-то препятствие преградило им выход наружу в так жадно ожидающие их барабанные перепонки юной эвены Нади Гриковой.
– Ориведерчи! – Надя первая нарушила молчание и, развернувшись, пошла обратно по Гренадерскому мосту, пересекая Неву напряженным телом, закутанным в красный плащ.
– Постой! – позвал ее Андрей, но она только чуть сбавила шаг. – Надя!
Цокот каблуков оборвался. Девушка стояла спиной к парню. Вот сейчас самое время! Надо просить прощения! Каяться! Пасть на колени,