Война за нашими окнами. Павел Гушинец
сразу забрали на фронт, я осталась одна с детьми. Все село стало каким-то ненастоящим, будто не наше. Одни бабы, старики и дети кругом. Улицы пустые, тихие. Старики собираются вечером возле домов, перешёптываются, дети не бегают, не кричат. Но мы справлялись, было тяжело, конечно. Но разве меня удивишь этим после детства, полного лишений и скитаний. А тут мне было для кого стараться. У меня были сыновья! Для них я была готова пойти на все. И шла! Не было ничего, чего я бы не сделала для них. Кровиночки мои. Самое важное в жизни! Муж мой, как и многие в то время, пропал без вести в водовороте войны. Я даже не знаю, что лучше: точно знать, что он погиб или надеяться, будто он где-то на чужбине выживает и не имеет возможности сообщить о себе. Не знаю…
Ни письма от него не осталось, ни весточки. Только память. Память о нашей с ним жизни. Несколько лет счастья у меня было.
Война приближалась. Загрохотал фронт, потянулись по дорогам колонны техники, беженцы. Самолёты заревели над головами. Летели днём и ночью.
Однажды у нас в селе был страшный бой, немец бил беспощадно со всех сторон. Мы будто посередине ада оказались. Взрывами разбивало дома. Брёвна летали, крыши горели, как спички. Металась ошалевшая скотина. Все прятались, кто где, старались, конечно, успеть убежать за околицу деревни, шансов выжить там было куда больше.
Сражение было таким долгим и страшным, что наши дети уже даже не плакали, а тихо выли, обессиленные. Мои сыновья утыкались в мои худые плечи и крепко-крепко сжимали меня, будто боясь, что кто-то отнимет их. В их глазах было столько ужаса, что мне самой становилось еще страшнее. На их немой вопрос: «Мама, когда это закончится?» – мне нечего было ответить, я только сильнее прижимала их к себе. Нам повезло, пережили эту бойню.
Когда бой затих, мы обнаружили, что дома наши все разбиты и сожжены. Так что нам пришлось жить вместе с армией, с солдатами в землянках. Положение было очень тяжёлое. Людей катастрофически не хватало, а уж про медикаменты, еду и другие необходимые вещи я вообще молчу. Нам приходилось помогать медсестрам перевязывать раненых, ухаживать за ними. Мы стирали и зашивали гимнастерки, иногда готовили бойцам еду, в общем, старались сделать нашу трудную жизнь хоть немного более сносной. Чем больше проходило времени, тем становилось тяжелее и тяжелее, было ясно, что в родных местах выжить мы не сможем. Чтобы спасти детей, оставшиеся жители, нашей когда-то большой деревни, бежали в Ленинград. Это было очень трудным решением, так как постоянно были обстрелы.
По дорогам идти нельзя было. Вдоль дорог летали самолёты, могли развернуться и бросить бомбу или начать стрелять из пулемётов. Пошли напрямик, по полям. А некоторые поля на нашем пути были заминированы. Мы бежали через них, и многие люди на наших глаза взрывались и погибали на минах. Я шептала своим сыновьям: «Ребятки, не смотрите по сторонам, только вперед!» Я слышала рядом их прерывистое дыхание, знала, что они бегут рядом со мной изо всех своих сил, которых оставалось совсем немного, и молилась, чтоб их хватило, чтобы