Война за нашими окнами. Павел Гушинец
мне нелегко, перед глазами плыли имена и лица хорошо знакомых людей. Всех их звала война, и было совершенно неизвестно, кого она отпустит живым. Я прекрасно осознавала, что лишь немногие из них вернутся домой. Плакала по ночам в подушку. Мне бесконечно снились длинные столбцы имён, которые превращались в такие же длинные колонны мобилизованных, уходящих по пыльной дороге к станции.
В начале войны советские войска отступали, и в конце 1941 года в селе Пожарки в здании педагогического техникума расположился эвакуационный госпиталь № 2872 1-го Украинского фронта. Я не могла оставаться безучастной к общему горю. Я вписала в списки мобилизованных так много фамилий знакомых ребят, отправившихся на фронт, но так мало из них оставалось в живых, что я просто обязана была спасти выживших столько, сколько смогу.
Я устроилась работать санитаркой в этот госпиталь. Когда наши войска начали наступать, госпиталь стал продвигаться вслед за фронтом. Самые страшные бои были на Курской дуге. Санитарки, все сплошь молоденькие девчонки, из последних сил сражались на своей войне со смертью. Они старались вырвать из ее острых когтей как можно больше солдат. Погода стояла невыносимо жаркой и влажной. В медчасти почти ничего не было, не хватало даже бинтов! Для перевязок их стирали, гладили и снова использовали. Девочки таскали раненых на плащ-палатках, в них же спали, когда валились с ног от усталости. Сначала было страшно смотреть на изуродованные тела, на оторванные руки и ноги, но совсем скоро все это смешалось в кровавое месиво боли и ужаса. Тут и там были слышны стоны, крики и плач. Ад на земле, не иначе! Санитарки метались в этом чистилище, стараясь не только спасти, но и поддержать добрым словом раненых.
Я не была военнообязанной, мне не полагалось полноценного продуктового пайка, военного обмундирования и обуви. В конце войны все мои вещи пришли в негодность: обувь износилась, одежда изорвалась. Одежду эту, как могла, латала, но непогоды она не выдерживала. Так проходили мои дни: в тяжком труде, голоде и лишениях. Бывало, в студеные зимние ночи я покрепче заворачивалась в свою плащ-палатку, стараясь согреться и смотрела-смотрела в звездное небо без всполохов от взрывов. Я мечтала, что когда-нибудь такое спокойное время будет всегда.
В 1944 году мы с госпиталем добралась до Польши. В один из тяжелых дней, уже ставшим обыденным, случилось огромное счастье. В наш госпиталь с ранением попал мой отец Зюляев Михаил Петрович. Да! Это было счастье!
Раненый, но живой! Мы смотрели друг на друга и не верили, что это не сон. Как больно и радостно нам было! Бегу мимо койки, где отец лежит, хоть на миг, хоть на краткую минуточку остановлюсь, посмотрю на родное лицо. Соседи его завидовали нам, ворчали, мол, повезло Михаилу, как в санаторий попал, и дочка рядом. Но мы на них не сердились. Понимали, что у каждого душа болит за своих, за тех, кто остался в тылу, а то и на оккупированной территории.
Моя война закончилась в Польше под городом Краков. Весной 1945-го года я вернулась домой в своей маленькое село на правом берегу реки Пьяны. На первый взгляд