Другое имя. Септология I-II. Юн Фоссе
все равно чистейшее пренебрежение, чистейшее осквернение искусства, сказать по правде, именно мой рассказ об этом очень нравился Аслейку, и он совершенно не понимал, отчего я так стыжусь этих картин, он видел кой-какие из них, у него родня в Бармене, мамаша его была родом из Бармена, поэтому он бывал там несколько раз, видел мои картины, и послушать его, так это лучшие мои работы, ни одна из более поздних ни в какое сравнение не идет, говорил он, а я думал, что ни хрена он не понимает, что такое хорошая картина, и я водил с ним компанию, с этим недоумком, постоянно общался с человеком, который ну ничегошеньки не понимает, думаю я, вижу, что Аслейк уже растопил печь и подложил еще одно хорошее березовое полешко, выхожу на улицу, забираю из машины два пакета, возвращаюсь в коридор, открываю дверь кухни, включаю свет, заношу туда пакеты, ставлю их на кухонный стол, иду в комнату и вижу, что Аслейк стоит возле открытой топки и говорит, что теперь хорошо разгорелось и он готов помочь мне занести в дом остальные покупки, он закрывает топку, мы вместе выходим к машине, и я протягиваю ему два пакета, он берет их, а я говорю, чтобы он поставил их на кухонный стол, и сам беру последние два, ставлю их наземь, захлопываю крышку багажника и, глядя, как Аслейк идет к двери дома, говорю: как хорошо, что нам незачем запирать двери
Да уж, что правда, то правда, говорит Аслейк
На Дюльгье никогда не было разговору о том, чтоб запирать двери, говорит он
Никогда, говорит он
и подчеркивает это слово, будто сказал что-то очень значительное, и, в сущности, действительно сказал, ведь в наше время не так много мест, где люди, отлучаясь куда-нибудь, не запирают двери домов
Хорошо, что мы тут, на Дюльгье, можем доверять друг другу, говорю я
На Дюльгье все могут доверять всем, говорит Аслейк
и я вижу, как он стоит в дверях с двумя пакетами, спиной ко мне, и в глубине души знаю, что никогда не забуду этот вот миг, яркий миг, потому что в нем есть свет, свет озаряет его то ли снаружи, то ли изнутри именно сейчас, когда я вижу Аслейка в дверях, спиной ко мне, его сутулые плечи, почти совершенно лысую голову с колечком длинных седых волос понизу, еще мне видна длинная седая борода, по-моему, он вряд ли хоть раз подстригал ее с тех пор, как она начала расти, думаю я, а пластиковые пакеты тянут его к земле, сутулят плечи, он как бы обрамлен дверным проемом, и хотя кругом темно, ведь снаружи свет не включен, лишь чуточку света падает на него из коридора, я вижу его как силуэт, как силуэт с собственным светом, и, наверно, этот свет – его ангел-хранитель, думаю я, но если я сдуру скажу ему такое, он от души посмеется и скажет, что я вроде тех стариков-музыкантов, которые якобы видели водяного и научились у него танцам-слоттам, я такой же, как они, только на свой христианский манер, примерно так он скажет, но так было всегда, подобные миги, яркие вспышки того или иного постоянно запечатлеваются в памяти, и потом я никак не могу их выбросить из головы, никак, они запечатлеваются как картины и остаются,