Когда улетают скрипки. Мария Фомальгаут
какой-то испанец. Вспомнились какие-то жуткие истории про руссо туристо, которые стреляли по дорогим сервизам, били зеркала или совали петарды в апельсины…
Старое блюдце для пирожных внимательно смотрело на разводы клубничного джема. Я уже знал, что оно гадает на разводах, пытается увидеть в них будущее.
– Сегодня будет беда, – сказало старое блюдце.
Мы зашикали на него, нам и так было не по себе.
– Кто-то разобьется. Кто-то сегодня обязательно разобьется. Здесь. За этим столом.
– Ой, перестаньте, – вздохнула сахарница.
– Я чувствую это…
Я смотрел на чашечку с розочкой. Не отрываясь. Человек с мясистым лицом отчаянно жестикулировал, держа чашечку, я все ждал, когда раздастся предсмертный звон. С какой бы радостью я вырвал у него из рук мою чашечку, увёл бы её далеко-далеко…
Мы молчали. Даже старый чайник не говорил про гражданский долг и правь, Британия.
Я прислушивался к обрывкам фраз, нет, даже не просите, шестьдесят процентов, моё последнее слово… Честно скажу – мне было страшно. Наверное, великие королевские сервизы так не боялись, когда мелькали в руках у коронованных особ. Но я не был королевским сервизом…
– Разводы на джеме показали ворона и крест, это знаки смерти, – вздохнуло старое блюдце.
Я посмотрел на разводы джема, и, хоть убейте, ничего в них не увидел.
Люди что-то обсуждали. Людям не было страшно. В который раз я подумал, почему люди не бьются.
Я подумал, почему люди не бьются.
И в этот момент я почувствовал, что рука худого мужчины больше не сжимает меня.
Свободный полёт… вот как это бывает…
Узкая ладонь с длинными пальцами подхватила меня, я даже не успел расплескать чай. Худой мужчина поставил меня на блюдце, продолжал говорить что-то, нет, я настаиваю, пятьдесят на пятьдесят, или ты судьбу Игорёшина забыл?
Чашечка посмотрела на меня, как казалось мне, с обожанием. Я торжествующе глянул на большое блюдце, аг-га, обманули судьбу, вот оно как бывает…
Старое блюдце не согласилось.
– Я чувствую… я чувствую беду…
Чаепитие плавно подошло к концу, нас унесли на кухню. Это тоже было страшно, но уже не так страшно, я знал руки официанток и посудомоек, которые бережно прикасались к нам, боялись сделать больно…
Я оглядел нас и спохватился, что чашечку с розочкой еще не принесли.
– Я чувствую беду, – сказало старое блюдце.
Мне очень захотелось расколотить его, чтобы оно замолчало раз и навсегда.
– Ну вот, верные сыны и дочери отечества, вы достойно выполнили свой гражданский долг…
И тут раздался звон.
Громкий.
Оглушительный.
Там. В зале. Я даже не сразу сообразил, что никто из нас не может разбиться с таким грохотом. Стекло… нет, вроде даже не окно и не зеркало…
Подруга чашечки с розочкой закрыла лицо ладонями, старое блюдце вздохнуло, о, святой Патрик. Чайник нахмурился.
Мы