Очищение. Олег Верещагин
являюсь я, и я…
На секунду у Романова перехватило горло. Два просвета и две звездочки внушали ему уважение уже просто автоматически, согласно вошедшей в плоть и кровь субординации. Но это было именно секундное замешательство, и его никто не заметил. Когда же Романов снова заговорил, его голос звучал по-прежнему ровно:
– В таком случае вам следовало бы давно сделать то, что делаю сейчас я, давно, как только вы осознали необходимость действовать. Или вы осознали ее только сейчас, когда кто-то покусился на ваше старшинство? Именно оно должно спасти людей на территории базы? Накормить их? Дать понимание того, что следует делать? Старшинство в чине и его соблюдение является залогом общего спасения?
– Молчать, мальчишка! – Подполковник покраснел. – Я не знаю, для какой игры вы нас тут собрали, но я не позволю…
В следующий миг капитан Муромцев выстрелил из автомата – прямо через ряды, над головами сидящих. Все разом повскакали (остались сидеть только оба гражданских и офицер из береговой обороны), начался шум. Следующий выстрел, точней короткую очередь, Муромцев произвел в потолок, и в наступившей зыбкой тишине Романов заговорил снова, мельком поглядев на вытянувшееся в проходе тело убитого и так же мельком удивившись тому, что ничего не ощущает:
– Я уже давно каждый день хожу в город. Город вымирает. В городе банды охотятся за людьми. Мы еще месяц назад могли взять город и его окрестности под контроль и спасти десятки тысяч человеческих жизней. Мы могли это сделать. Вместо этого мы сидели в обороне и разлагались, радуясь тому, что у нас спокойно. Понимаете, пока мы трескали тут запасы со складов ПФС, Владивосток превратился в смесь бандитского притона с кладбищем и сумасшедшим домом. Я не знаю, будет ли дальше улучшение или станет только хуже… – Краем глаза Романов отметил, как пошевелился профессор – словно хотел что-то сказать… но промолчал. Только смотреть стал еще пристальней, жестко, словно упирался двумя стальными холодными прутьями… – Но я знаю точно – я намереваюсь не допустить дальнейшей вакханалии. Здесь. В городе. И… и везде. Понимаете? Вез-де. Как? Я не знаю. Какими силами? Я не знаю. Что я намерен делать? Я не знаю, черт побери! – Романов чуть наклонился вперед (кулакам, косточкам сделалось больно, эта боль немного успокоила, и он говорил уже размеренней). – Я знаю только то, что мы – организованная вооруженная сила. Не худшая часть кадровой российс… РУССКОЙ армии. И если еще хоть кто-нибудь попробует завести разговор о субординации и чинопочитании ранее, чем я закончу говорить… а, заведя такой разговор, не будет знать, что сказать, кроме этого… я застрелю такого уже сам. Сейчас буду говорить я. Когда я замолчу и кто-то сможет предложить что-то лучшее и будет готов этим заняться, я сяду в зале и буду слушать его. Даже если это лейтенант-комвзвода. Но никакого пустопорожнего трепа и никакого меряния погонами и звездами я не потерплю.
– Вы застрелили человека, – сказал упрямо один из офицеров, старший лейтенант Белюков.
– Пока