Комната с выходом. 5 и 6 части. Александр Борисович Гайворонский
внутрь, и меня словно втянуло туда. Никто из впереди идущих, разумеется, ничего и не заметил. Последней Фимка семенила. Я только ноги её, одетые в сандалики потрёпанные, да гольфики полусползшие помню.
Оказался я на большом дворе. Вдали изба роскошная. Окна резные, крыльцо высокое, и барышня на том крыльце в сарафане длинном стоит. Одной рукой за перила держится, второй мне призывно машет.
– А больше никого не было? – вставил я вопрос, поскольку он у меня уже наготове был, а Савва прервался, лучок откусывая.
– Никого. А ты откуда знаешь? – удивленные мудрые глаза моего собрата уставились на меня, но лишь на мгновенье. – Ах, да! Ладно, слушай дальше. Пока только она. Красивая, волосы русые, в пучок сзади завязаны, и словно знакомая мне. Даже не так – родная какая-то, домашняя, нежная… как мать. Улыбается, на меня глядя… Глаза ласковые и добрые. Я смотрю на неё завороженный и с места не двигаюсь. В душе творится что-то, объяснить трудно. Да и что может объяснить в такой ситуации четырёхлетний малец!..
– Постой-ка, Савелий, – прерываю я рассказ своего друга, – но ведь война шла, это же 41-42 годы, как я понимаю, если тебе там 4 года было…
– Не перебивай, Саша! Ты суть улови, а исторические детали не так важны.
– Хорошо, молчу, – угомонившись, я хулю себя за невыдержанность и бестактность, словно только что попытался уличить Савву в неправде.
– Что она вытворяла! Это был божественный танец! Представляешь, девочка моего возраста, ну, может, на год постарше, крутилась в танце в центре комнаты, просматриваемой через открытую настежь широченную дверь дома. Я стоял, обомлев перед крыльцом, и ноги мои словно парализовало. Как столб замерев, стою и пожираю глазами эту девочку. Музыка? Не помню, звучала ли она, но… мне казалось, музыка была. Может она исходила от самого танца, может, звучала только в моей голове… Не знаю. Но волшебные движения танцующего ангела уже сами по себе были музыкой…
Савва замолчал с мечтательной улыбкой на лице. Глаза лучились, взгляд фиксировал в пространстве невидимый мне объект. Однако я знал больше, чем могло показаться предполагаемому постороннему наблюдателю. Я знал, и знал Савва. Он обо мне, я о нём. Стоило ли тогда говорить, впихивать в словесную форму то, что и так было известно нам обоим? Да, стоило.
Мысль материальна, облачённая в слова – на порядок больше, в действие – мысль сродни божественному акту сотворения мира. Нам надо было это. Сотворить. И мы продолжали, пока не осознавая точно своей задачи.
– Сав, а женщина, стоящая у двери, и та…
– Саня, тормози. Я… – немного нервозно вновь оборвал меня Савелий и тронул пустой графинчик. К нему же обратилось и моё внимание.
Что-то, видимо, случилось с нами. А может, с миром, окружающим нас. Словно пробуждение ото сна или резкое протрезвление. Но лишь на миг.
Кто-то постучал в дверь и откликом на наше мысленное сожаление, что водка как всегда кончается не вовремя, было появление головы через чуть приоткрытую дверь.
– Что,