Фарамунд. Юрий Никитин
заставил себя дышать ровнее. Сердце колотилось, как схваченный воробей.
– Ты мог бы уйти со мной, – проговорил он как можно небрежнее. – У меня вдоволь припрятано золота. Ты уже знаешь, что я держу слово.
Широкое лицо палача расплылось еще шире, он тихонько ржанул, как огромный сытый жеребец:
– Уйти?.. Да отсюда комар не вылетит!
– Но мои люди вылетели, – напомнил Фарамунд.
– Их спины прикрывал ты! – возразил Громыхало.
– Но сейчас нас будет двое…
Громыхало вместо ответа ухватил прут. Раскаленный конец стал почти оранжевым, а из толстой рукавицы пошел пар. Громыхало приблизился к пленнику, сказал благожелательно:
– Лучше начинай орать, вот тебе добрый совет. Все равно кончится одним. Тебя убьют. Ну, разве что шкуру сдерут для потехи. Так чего терпеть зря?
Раскаленный конец приблизился к груди. Жар опалил кожу. Фарамунд скосил глаза на алую головку прута. Там вспыхивали искорки, словно внутри железа бродили такие же призрачные существа, что появляются в пурпурных углях костра. Жар приблизился, Громыхало внезапно ткнул прутом в тело, Фарамунд успел задержать дыхание, стиснул челюсти. Боль хлестнула в мозг, едва не разорвала череп. В воздухе запахло горелым мясом.
Громыхало с интересом всматривался в лицо пленника:
– Ну, как?
– Терпимо, – ответил Фарамунд сквозь зубы. Он чувствовал, что второй раз может не выдержать такого прикосновения. Запах горелого мяса, его собственной плоти, вызывал тошноту и подленький страх. – Этим меня кричать не заставишь. Можешь сразу пробовать что-то другое.
– Попробую, – согласился Громыхало. – Вон у меня сколько всего! Тут и щипцы, и крючья, и пилы, и спицы… Все перепробую.
– Дурак, – сказал Фарамунд внятно.
– Почему? – спросил Громыхало мирно. Похоже, он всегда разговаривал с теми, кого пытал. – Разве я дурак, а не ты? Кто из нас лежит на пыточном столе?.. Ты лучше давай рассказывай, какой ты добрый и что тебя нельзя… ха-ха… обижать! Расскажи, что тебя послал сам конунг и что за тобой явится целая армия!.. Или начинай обращать меня в веру этого… Христа!.. Были и такие.
– И что же?
Громыхало заботливо перевернул щипцы на углях, а прут снова сунул в алую россыпь, лопаткой сгреб угли, присыпав сверху.
– А то же, – буркнул он гулко. – Все одно и то же!.. В какого бы бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму собакам… У нас здесь знаешь какие собаки? Так что это ты дурак, дружище.
– Я предлагал, – выдохнул Фарамунд страстно, – тебе достойную жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь в таверне, а хозяин спешит навстречу – угодливый, как раб?.. Ты можешь жить богато и вольно, а ты… что будет завтра? Кем умрешь? Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого замучил?
Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, возможно,