Полночь: 12:09. Ольга Дорош
решила, что она пишет письмо для меня, чтобы преподаватель перестала бросать на нас злые взгляды, но Мария смяла бумажку и бросила ее в парнишку на первом ряду. Он неуверенно дернулся на стуле и повернулся. Его взгляд остановился на Марии, и он глупо поднял бровь. Она кивнула на одинокую бумажку, продолжая так же глупо улыбаться.
Парень закатил глаза, но бумажку все же поднял и прочел. Затем улыбнулся Марии и посмотрел на меня.
Я недовольно поджала губы, кажется, наш дуэт превращается в трио. Мария же, довольная от своей наглости, светилась. Лучше бы мы сходили в парк или в другое пристойное место. Тащиться в клуб, танцевать, точнее трястись с потными телами, выпрашивать коктейли – все это так надоело… Хотелось чего-то нормального, достойного. Но видимо не этим вечером.
Остаток лекции прошел без особо важных моментов. В перерыве мы с Марией нашли автомат для воды. Он, что удивительно, был белого цвета и продавал воду, а не кровь. Хотя Мария, разбрызгивая жидкость от хохота, пыталась напоить меня “водой со вкусом грусти”.
На второй лекции я усердно писала в блокнот все, что вырисовывала на доске преподаватель, пытаясь компенсировать наше буйное поведение. И хоть я понимала, что мне не очень нравится это направление работы, но все же продолжала усердно конспектировать.
Мне было шестнадцать лет, и честно говоря, меня не привлекала вообще никакая работа. Отсюда вытекало мое новое кредо – учись всему, вдруг пригодиться. Хотя уже тогда мне нравилось писать.
Пока педагог нудно рассказывала о градиентах цвета, я писала о юной девушке, которая как птенец, выпавший из гнезда, жаждала вернуться домой. Она была невероятно одинока, окружающий мир казался огромным, наполненным ложью и лицемерием.
В этом мире, где полно пустых надежд.
В этом мире, где смогла забыть я рай.
Где на людях нет длинных одежд,
В этом мире ты меня не забывай.
Ведь реальность наша такова,
Что вокруг лишь память и разруха.
Каждый вспоминает времена,
Когда мама не была еще старухой.
Когда счастливы мы были, за руки держась
Целоваться в губы мы боялись.
В этом мире все мы улыбались.
В этом мире все мы улыбались....
Я закончила четверостишия, аккуратно выводя буквы с фирменными завитушками. Они мне чрезвычайно сильно нравились – давали ту изюминку, которая отличала меня от других шестнадцатилетних дурочек. Я улыбалась, рисуя завитки теперь уже вокруг стихотворения.
Вдруг лист исчез. Его кто–то выдернул из моих рук.
– Так–так, юная мадам, вы вообще слушали мою лекцию?
– Я..я.. я переписала все, что было на доске… – начала было я, но не успела продолжить.
– Писать стишочки может каждый дурак, а ты попробуй разобрать цвета по цветотипам! Если считаешь себя умней всех, то собирайся и уходи с курса. Все равно твоя болтовня только мешает!
Я нахмурилась.
– Но я ведь переписала все, что вы говорили.