Поиски стиля. Владимир Константинович Арро
был открыт, никто не выходил на наши призывы, мы заглянули в кухню, в комнату, оставив на полу мокрые отпечатки. Печь была вытоплена, пахло жареной рыбой и разваренной кашей, и сразу захотелось посидеть возле этой печи, в ее теплом облаке, на лавке, возле целлулоидной куклы.
По ступенькам мы спустились в крытый двор, высокий, с обнаженными стропилами, наполовину занятый сеновалом, вспугнули кур, потревожили поросенка и через воротца вышли снова в дождь, в огород, в заросли сочной зелени.
И сразу в глаза – в глубине, возле бани – блестящее от воды тело, темные руки, ноги, загорелые до колен, и всё остальное – неестественно белое. Нагнулась над кадкой, зачерпнула воды и крикнула кому-то в маленькое окошко:
– Танечка, ты держи ее, держи, не отпускай!
Выпрямилась во весь рост и тут увидела нас. Вскрикнула, вбежала в баню, бросив ведро. Всё это в доли секунды, мы не успели даже отступить, спрятаться.
– Что вам нужно-то, дьяволы? – спросила из-за двери.
– Да мы уйдем, уйдем, – сказал я одеревеневшими губами.
– Кого надо?
– Обсушиться! – крикнул Второй.
– Ну… посидите где-нибудь там, я скоро.
Мы вышли тем же путем на крыльцо, охватив взглядом всю домовитость чужого хозяйства: поленницу дров, кирпичи, грабли… всякие колышки, скляночки… Дождь был косым, и сухой оставалась лишь половина крыльца, брызги долетали до нас. С водостока в переполненную кадку с треском и бульканьем падала вода. А в окне напротив уже появилось бледное пятно лица, и в другом доме, и в третьем.
Идти было некуда. И мне вдруг стало радостно оттого, что льёт дождь, в лужах лопаются пузыри, а у нас есть надежда никуда не уходить от этого теплого, меченого соседями дома.
Потом парились в бане, прогрелись до самых костей. И, как бы приобщившись уже к тайнам этого дома, выбегали, в чем мать родила, за холодной водой в огород.
И вот, распаренные, прилизанные, с шелушащимися носами, сидим в кухне в сухих шерстяных носках.
Старшая Таня, смуглая девочка лет десяти со вздернутым носиком на тонко очерченном, совсем не деревенском лице, кормит маленькую. Тамара с непросохшими еще волосами, ухмыляясь, отворачивается то к буфету, то к печке, а потом, вдруг отвлекшись от нас, запевает:
– Ириночка любит кашку? Лю-юбит!..
Она ставит на стол сковородку жареных лещей, миску каши, кувшин молока.
– Кушайте, говорит, – чего смотрите, кушайте!
Мой спутник вопросительно взглядывает на меня и, порывшись в недрах отсырелого рюкзака, выставляет на стол флакон спирту.
– Мужик-то есть в доме? – весело спрашивает он. Так, на всякий случай, с тайной поддевкой.
– Мужик-то? Есть, – спокойно отвечает Тамара.
– Где же?
– А рыбу ловит.
Таня говорит, чтобы нам было яснее:
– Он рыбу на озере ловит. И эту он наловил.
Тамара сыплет угли в самовар, смахивает тряпкой сор, упруго нагибаясь и разгибаясь.
– Какая же рыба в такую непогоду, –