Вирши левши. Анатолий Антонов
мою поэтику тому «виной», но я рад, что в 90-е годы почти истлевший в зоне безмолвия уголек поэзии вновь распалил пламя строф. В постсоветскую эпоху вышли три книги стихов, написаны два цикла стихоживописи, роскошно издана Фондом Андрея Первозванного составленная мной антология «Семейная Лира» (1-й том – стихи русских и 2-й том – зарубежных поэтов на семи языках о семье, детях и родителях).
Я рад опубликовать под одной обложкой и стихи нынешние, и стихи далеких 60-х годов, когда я (до 1965 г.) был смел и молод и жил социальной ролью поэта, но вовсе не советского «такомысла» с фигой в кармане. Мое инакомыслие было заквашено на смеси различных «измов» и неподдельной любви к близким и ко всему ближнему – к родителям, семье, родным, Москве, России.
В мои орбиты вовлекаемые люди
магнитом стихо-творных сил —
пусть ваша тяга к правде
не убудет!
Мир этот
вашей совестью
оправдан был…
Москва, октябрь 2021
До и после безмолвия
50 пар стихосопоставлений 60–90-х гг.
Именно в единой по своей композиции книге стихов (не в сборнике стихотворений), а фактически в авторском однотомнике избранной лирики хочется представить, прежде всего, написанное в 1961–68 гг., в советский период жизни, когда чувства мои были не в ладу не только со знаками препинания… Читая иногда нынешней молодежи свои старые и новые стихи вперемежку, я всегда удивлялся, что все они воспринимались как сегодняшние. И был рад этому – значит, написанное 50 лет назад задевает чем-то и вовсе не устарело. Это вдохновило меня на своеобразную перекличку, возникла идея предварить однотомник поэтической увертюрой, набором парных стихо-сопоставлений. В каждой паре по тексту и 60-х, и 90-х годов: это два разных взгляда на мир, который не остался тем же самым. Итак, две разные страны и два различных мироощущения. Но Я-то одно и то же, и душа, как родина, одна на всю жизнь… Видимо, это и есть общий знаменатель или единая точка отсчета, благодаря чему, наверное, сохраняется идентичность лирического эго…
А может быть, и нет?
«Наши стали чужими желания…»
Я не Я. Я не не. Не Я не. Не, не, не…
Наши стали чужими желания,
и в разброд разбежались мечты,
и в угаре мирской маяты
раздвоеньем грозит подсознание.
Я затеял игру без надежды
слить в одно два подобных лица —
лик румяный святого юнца
и морщины седого невежды.
Нет разгадки во мне двуединства,
не замкнуть на себя тех дней,
где среди тенет и теней
затаились мои бесчинства.
Я себе не тождественно, Боже,
Я в не-Я зашифрует секрет.
«Я» бормочет младенец и дед,
тем же Я именуемый, тоже.
Здесь страницы рифмованных строчек,
перекличка на Я без конца.
Здесь потери потерей лица,
но какое тут