Воскрешение. Денис Михайлович Соболев
ответил дед, – мы говорили не о древнегреческих, а о древнееврейских мифах.
Она удивленно посмотрела на деда, но ничего не сказала. По уже остывающей гальке они пересекли пляж, все еще босиком, потом обулись и начали подниматься по дорожке. Арина шла последней. Она оглянулась на море и постаралась увидеть их невидимую Сферу стойкости. Начинало темнеть.
В школу они поступили как все, по блату. Так что, в отличие от большинства детей из соседних домов, ходивших на уроки только что не в домашних тапочках и уж явно не успев проснуться, им приходилось некоторое время добираться до школы. Сначала их отвозили родители, потом ездили сами. Раздевались и переобувались в гардеробе, поднимались по высоким лестницам, расходились по широким коридорам. Портретов Ленина было довольно много, с его доброй улыбкой и светлыми глазами, но именно в силу их будничности к ним быстро привыкали и переставали замечать, как, наверное, привыкают к доброму домовому. «Витальская Арина Андреевна» – неуклюжим квадратным почерком, так часто раздражавшим учителей, выводила Арина на обложках тетрадей и сама себе начинала казаться взрослее. Школьные дни часто были бесконечными, даже за один урок столько всего успевало произойти, а уж тем более за целый день. Да и после школьного дня оставался еще один почти настоящий день, совсем другой, непохожий на школьный, за который можно было столько всего успеть, хотя в основном уже в сумерках. Когда они немного подросли и обычно в день было по шесть уроков, часто так и получалось: из дома выходили затемно, при рассыпающемся в воздухе коротком свете желтых ленинградских фонарей, и возвращались тоже в сумерках, которые поближе к Новому году становились все более похожими на поздний вечер. А вот школьные годы, наоборот, оказывались короткими; известное однообразие дней собирало их воедино, и, неожиданно оказавшись в мае, они обнаруживали, что прошел целый год и из школы они выходят в яркий день, а не в счастливый сумеречный вечер. Школьный год кончался, и начинались белые ночи.
Коричневое форменное платье Арине нравилось, хотя гладить его она не любила и обычно отказывалась; так что гладить приходилось маме, эмоций при этом не скрывавшей и довольно подробно объяснявшей, что растит не дочь, а свинью. Повседневные черные передники Арине нравились тоже, а белые раздражали, казались слишком напыщенными. Белый кружевной воротничок, наоборот, нравился, особенно с тех пор, как немного игрушечный значок с Лениным-ребенком сменился на пионерский значок с огненными листьями, а поверх накрахмаленного воротничка она стала повязывать красный галстук. Галстук был мягким и трогательным, по утрам от него пахло теплым запахом утюга; он был совсем непохожим на важные папины галстуки, хотя тоже безобразно мялся, еще больше, чем платье и передники, особенно если, выбегая из дома утром, она не успевала его повязать и, незаметно от мамы, просто запихивала в карман пальто. У Мити были темно-синий форменный пиджак и брюки, а на рукаве сияло оранжевое солнце над раскрытой книгой. Митиной форме она временами немного завидовала.