Воскрешение. Денис Михайлович Соболев
меньше, чем у Арины, как ей казалось, Поля выглядела сформировавшейся женщиной. Это заставляло Арину снова ощущать себя почти ребенком, и ей это не нравилось. По утрам по их спальне Поля ходила практически голой, в одних белых хлопчатобумажных трусах; могла так подойти и к окну. А еще она надо всем смеялась, и над хорошим, и над плохим, даже над чужим горем; Арину это отталкивало, но она сдерживалась. Как-то утром Митя постучал к ним в комнату, и Поля сразу же откликнулась:
– Что это еще за церемонии? Заходи, конечно.
Только потом, когда Митя уже стоял на пороге, Поля с напускным удивлением посмотрела на себя, демонстративно смутилась и добавила, что забыла, что еще не одета. Попросила подождать пару минут в большой комнате. Митя неловко опустил глаза, быстро развернулся и вышел. Но Арина успела увидеть, как вспыхнули его глаза, каким-то совсем незнакомым именно в нем, чужим и отталкивающим блеском, чем-то похожим на то выражение, с которым одноклассники иногда смотрели на ее грудь, и с этого утра она стала относиться к Поле еще хуже, на самом деле с трудом ее выносила. А ходить по дому полуодетой Поля временами продолжала, хотя вроде бы в рамках приличий. Арине казалось, что краем глаза Поля наблюдает за Митиной реакцией, и это выводило ее из себя еще больше. Так что она была очень рада, когда они переехали назад к бабушке и дедушке, в ту все еще странно малорослую, но теплую и почти родную для нее Москву.
– Давайте посмотрим, что у них там происходит, – как-то сказал дед, включая телевизор, но сказал это так, как иногда и вообще с ними разговаривал, не спрашивая, а просто ставя в известность. Арина устроилась на диване рядом с бабушкой.
– Ты был в Женеве? – спросила она.
Дед покачал головой:
– И не уверен, что там есть что делать.
На экране широко улыбался их молодой генеральный секретарь; вокруг улыбались тоже, одобрительно кивали. Показывали много иностранцев, частью известных и примелькавшихся по новостным выпускам, частью каких-то незнакомых. Все были в костюмах. Арине показалось, что Мите стало скучно; потом он тихо поднялся и ушел к себе. На экране Горбачев много и горячо говорил; говорил о лучшем будущем для всех, об общечеловеческом, о мире без страха, о необходимости построить новый европейский дом, который станет для них общим. Дед тяжело и внимательно смотрел на экран, чуть опустив челюсть, сжав пальцы рук в замок.
– Это хорошо? – спросила его Аря.
– Конечно, – ответил дед. – Как же это может быть плохо?
– Война – это очень страшно, – добавила бабушка. – Ты даже не представляешь, насколько страшно. Лучший дом для всех – что может быть лучше.
Арина огляделась, посмотрела на них. Бабушка Ида поймала ее взгляд, улыбнулась и согласно кивнула.
Дед расцепил кисти рук, внимательно посмотрел на Арину.
– Страна, которая не меняется, – сказал он, – обречена на гибель. Мы все меняемся. И должны меняться. Так устроен мир.
На