Избранные работы по теории культуры. Андрей Пелипенко
всё чаще относят к ранним популяциям неоатропов. Речевые зоны развиты были, как предполагают, слабее, конкретно-чувственное восприятие доминировало над слабо выраженной способностью к абстрагированию. Выделение нейронных структур, связанных со второй сигнальной системой в отдельный слой или блок, надстраивающийся над более древними структурами прямой сенсомоторной реактивности[120], и опосредование опыта непосредственного чувственного восприятия в абстрактных представлениях – это генеральное направление эволюции, связывающее психофизиологическое и ментальное. Скачок мозговой структуризации от неандертальца к сапиенсу – это лишь начало процесса. Дальнейшие его этапы отмечают поворотные моменты становления разных типов ментальной конституции человеческого субъекта на протяжении всей его уже культурной истории.
Таким образом, малая специализированность, изначально бывшая скорее признаком слабости, примитивности и эволюционной бесперспективности, в новых условиях обернулась своей противоположностью: ни чем до того не выдающиеся гоминиды оказались в эволюционно выгодном положении. В дальнейшем мы не раз увидим, как в ситуациях межсистемных переходов «маргиналы» перемещаются с периферии системы на передний край развития и становятся главными действующими лицами эволюции.
Таким образом, путь энцефализации, особенно с началом быстрого относительного роста мозга, оказался принципиальной переориентацией эволюционного вектора с внутрисистемного горизонтального направления (общая морфофизилогическая «заточка» всего организма под соответствующую нишу в биоценозе) на вертикальное. Постепенное сворачивание, ограничение, а затем, начиная с зашедшей в эволюционный тупик ветви Paranthropus, блокировка комплексных морфофизиологических изменений позволили уплотнить, сфокусировать фронт эволюционных трансформаций и локализовать его в области мозга, «рассеянную» эволюционную энергию комплексных морфологических трансформаций сосредоточить на однм магистральном направлении – энцефализации. Уже у антропоидов (орангутангов, горилл и шимпанзе) изменение экосреды – повторное возвращение к обитанию в лесу – перестроив, как это обычно происходит в биоэволюции, череп и зубную систему, тем не менее, ни в коей мере не способствовало упрощению структур мозга. Т. е. достигнутый уровень цефализации уже не снижается ни при каких внешних обстоятельствах.
У предков человека опережающий рост мозга уже не только «подтягивал» за собой «догоняющую» эволюцию всего организма[121], но и кардинальным образом менял и корректировал саму её направленность. Произошло перенацеливание эволюции с приспособления видовой конфигурации к среде на превращение отрицательного универсализма гоминид в положительный вследствие развития новых возможностей бурно растущего мозга. Таким образом, переориентация макроэволюционного вектора не могла
Согласно К. Уилберу, мозг имеет слоистую структуру: новообразования наслаиваются на более древние пласты. Каждый слой со своим специфическим набором программ и функций соответствует макроэтапам биологической эволюции. При этом нижние слои эпигенетически «прорастают» в верхние. При всех поправках на схематизм и известную метафоричность такой модели ей нельзя отказать в точном схватывании самой сути механизма эволюционного структурирования. Но самое главное в том, что этот механизм действует и в структурировании исторически (а не биологически) формируемых структурах ментальности [243].
По мнению Г Фоллмера, физическая эволюция часто протекает на буксире поведения. Поведение – «не вторичное, поверхностное явление, которое однозначно определяется морфологическими и физиологическими структурами. Его значение состоит в том, что оно представляет собой фактическое средство взаимодействия между физической организацией и окружающим миром». [252, с. 94]. Остаётся добавить, что поведение для предков человека синкретически слитно с когнитивностью и в известном смысле служит репрезентацией последнего.