Девушка с пробегом. Джина Шэй
Да и Огудалова утверждала, что в своей еще более юной юности её сын отличался талантом к рисованию. В художники не пошел, решил использовать свои навыки в чуть более приземленном ремесле.
И на самом деле – сейчас я ловлю внезапный кайф, будто зашла к парикмахеру и пытаюсь не заснуть в кресле, пока мне перебирают волосы. Только не волосы – а лицо.
– Готово, – удовлетворенный голос Давида будит меня, заставляет очнуться от легкого транса.
Алиска уже тут, сидит себе на стуле, улыбается мордочкой снежного барса, и тянется ко мне со своим девчачьим зеркалом.
Ну, с богом, да? Надеюсь, он разрисовал меня не под клоуна. Он же помнит, что у меня будет возможность ему отомстить?
А из зеркала на меня глядит что-то рыжее и бесстыжее с белыми и черными полосами.
– Тигрица? – я поднимаю брови, глядя на свое лукавое божество, что уже в открытую ржет. – И почему тигрица?
– Потому что, – иногда одного подмигивания достаточно, чтобы понять весь смысл похабного намека. Целоваться при Лисе нельзя, так хоть так, да?
– Ой, ладно, мой Аполлон, не льсти моим талантам,– смеюсь я и накладываю лапу на кисти для аквагрима. Их хозяйка пасется рядом с уже расписавшей Лису “пандой”, мне кивает, кажется, ей оплатили за троих, поэтому она и не против подобного покушения на свои покрасочные материалы. Это она зря, потому что её запасам белого сейчас не поздоровится.
Я терзаю мужественно подставившегося моим злым лапкам Давида со вкусом. Даже кончик языка высунула, до того старалась породить на свет произведение искусства.
– Ты решила расписать меня всего, богиня? – хмыкает Давид. Ну, да, он-то мне только верхнюю часть лица разрисовал своими полосками, а я уже и вокруг его дивных губ кисточкой не один раз пробежалась.
– А разве меня кто-то ограничивал? – фыркаю я, а затем чуть откидываюсь на спинку стула. – Готово, кстати.
Давид открывает глаза, и смотрит на меня… А я пытаюсь не заржать, потому что да, этот его пристальный взгляд из-под бровей его образу очень подходит.
Ах, какая жалость, что мой мальчик не рыж, тогда бы образ клоуна-убийцы Пеннивайза удался бы на все сто. Впрочем ладно, и так прекрасно. Девочка, забравшая аквагрим, тайком показала мне большой палец.
Давид рассматривает свое отражение в зеркальце придирчиво, будто сложную, построенную на очень тонких аллюзиях картину.
– Я что, такой страшный? – скептически уточняет он. – Думаешь, уволоку тебя в подвал и съем?
– Да кто тебя знает, ты подозрительный. Адрес, вон, мой раздобыл. Маньяк, поди. Просто хорошо притворяешься лапочкой, – смеюсь я. – Кто-то хотел меня покормить. Не помнишь такого человека?
– Что-то припоминаю, – Давид снова смотрит в зеркальце, – как думаешь, я достаточно страшен, чтобы выбить скидку на кофе?
– Увы, мальчик мой, тебя так сложно испортить. Я так старалась, но у меня не вышло. Придется тебе обойтись без скидки, – трагично вздыхаю я.
Мой Аполлон смотрит на меня слегка кровожадно. Кажется, его раздражает