Вересковый мед. Ляна Зелинская
он снова её унизил. Не только унизил, казалось, это не Ивара, а её он только что вывалял в грязи и втянул в какой-то постыдный договор.
– Так ты согласна? – произнёс Викфорд, не сводя с неё глаз.
И смотрела он так, что Эрика понимала – он убьёт Ивара, если она откажет. «Всё или ничего», – читалось в его глазах. Она закусила губу, вскинула голову и спросила, скорее, из духа противоречия:
– А если обману?
Но Викфорд даже прищурился, глядя на Эрику, словно этот вопрос вызвал у него невольное восхищение, снова наклонился, только теперь ещё ближе, и прошептал ещё жарче:
– А если обманешь, то я найду потом этого неудачника и дам ему попробовать настоящего клинка. И не смотри на меня волком, пигалица, я умею целовать женщин. Тебе понравится.
Он резко отстранился и одним точным движением кисти отвёл меч. И ушёл, не оборачиваясь, лишь бросив на ходу Корину Блайту:
– Вышвырните этого недоумка. И заприте ворота.
Эрика лежала в лохани с горячей водой, а тётя расчёсывала её только что вымытые волосы.
– Не хочу я это платье надевать! К чему всё это? К чему мне рядится перед этим псом!
– Пропадать, что ли, платью? – спокойно ответила Бригитта. – Ты молода, радуйся, что в такое лихое время есть повод пройтись в красивом наряде. Много ли у тебя в жизни радости…
– Радости?! Ненавижу…
– Ну что ты так расстраиваешься, – утешала её тётя, – не такая ведь плохая участь. Станешь королевой, жизнь сытая, война закончится, хоть и враги они, но это жизнь – надо приспосабливаться… Для нас – женщин, плохой мир лучше доброй войны…
– Ненавижу его! Ненавижу! – шептала Эрика, с тоской глядя на свадебное платье, разложенное на кровати, и думая о том, что ей предстоит на помолвке.
Кто бы подумал, что это платье пригодится ей вот так!
«Надеюсь, у вас найдётся пара вёдер горячей воды, какое-нибудь приличное платье и служанка, умеющая держать в руках гребень? Не хотелось бы целовать перед всеми это чумазое лицо».
Да чтоб тебя медведь задрал!
Ей не хотелось лезть в эту душистую воду и втирать в волосы репейное масло, чтобы они стали мягкими и шелковистыми. Ей хотелось назло измазаться грязью, навозом и золой, и съесть чеснока с козьим сыром – пусть целует замухрышку! Пусть его стошнит при всех! Пусть проиграет свои пятьдесят золотых!
Её гордость была ранена. Она чувствовала себя коровой, которую ведут на рынок, обмотав рога верёвкой. Которую продадут, потому что она даёт молоко. Ей было обидно за себя, за несчастного Ивара, которого грязным и униженным вышвырнули за ворота, за то, что теперь половина страны будет ненавидеть её, как предательницу своего народа, а она будет целовать того, кто отдал приказ убить её родных…
– Ну, девочка моя, ненависть утихнет, может, он и не так плох окажется, да и он король, занят будет всё время, так что у тебя…
– Да я не про короля! – отмахнулась Эрика. – Я про этого спесивого пса! Я убить его хочу, тётя! Верите ли, не могу с собой совладать! Только об этом и думаю!
– Да