Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского. Олег Сыромятников
продолжает Достоевский, – я стал мучиться выдумыванием нового романа. Старый не хотел продолжать ни за что. Не мог. Я думал от 4‑го до 18‑го декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как я не помешался – не понимаю. Наконец 18‑го декабря я сел писать новый роман…» [28, 2; 240]. В результате 24 декабря 1867 г. писатель отправил в редакцию первые пять глав романа, а через пять дней – шестую и седьмую главу, завершающие первую часть. Достоевский сообщал об этом Майкову: «В сущности, я совершенно не знаю сам, что я такое послал. Но сколько могу иметь мнения – вещь не очень-то казистая и отнюдь не эффектная. Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из неё сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю её. Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно. <…> Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение моё вынудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: «Может быть, под пером разовьётся!» Это не-простительно. В общем план создался. Мелькают в дальнейшем детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ. Разовьётся ли он под пером? <…> Первая часть есть, в сущности, одно только введение. <…> Во второй части должно быть всё окончательно поставлено (но далеко ещё не будет разъяснено)» [28, 2; 240–241].
В письме С. А. Ивановой от 1 января 1868 г. Достоевский несколько конкретизирует свою цель: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только не брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы ещё далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Всё Евангелие Иоанна в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного)» [28, 2; 251].
Заметим, что из этих слов вовсе не следует, что Достоевский хотел изобразить именно Христа. Скорее, напротив: христианин Достоевский относился к Христу как к Богу и понимал, что Его адекватное изображение – «безмерно, бесконечно прекрасного лица, бесконечного чуда» – средствами простого человеческого языка невозможно. Поэтому он и ставит перед собой задачу изобразить хоть и «положительно прекрасного», но – человека. В том же письме и позже, уже работая над романом, писатель оценивает подобные попытки, предпринятые ранее европейской