Сияние снегов (сборник). Борис Чичибабин

      Словесомолы, неучи, ханжи,

      мы – тени тел, приникшие ко лжи,

      и множим ложь в ужасное наследство.

      – Ответьте мне, Сервантес и Доре,

      почто так жалок рыцарь из Ламанчи,

      зачем порок так царственно заманчив

      и почему нет радости в добре?

      Так вопрошал я в чертовой дыре,

      боль вечных ран надеждой не занянчив,

      у мертвых и живых ответа клянчив,

      но был уклончив он о той поре.

      Под ношей зла, что сердцу тяжела,

      когда б я знал, что рядом ты жила,

      как Бог, добра, но вся полна соблазна.

      В твоих губах цвел сладостный ответ:

      – Лицо Любимой излучает свет,

      а харя зла темна и безобразна.

      Не спрашивай, что было до тебя.

      То был лишь сон, давно забыл его я.

      По кругу зла под ружьями конвоя

      нас нежил век, терзая и губя.

      От наших мук в лесах седела хвоя,

      хватал мороз, дыхание клубя.

      В глуби меня угасло все живое,

      безвольный дух в печали погребя.

      В том страшном сне, минутная, как милость,

      чуть, видно, ты, неведомая, снилась,

      я оживал, в других твой свет любя.

      И сам воскрес, и душу вынес к полдню,

      и все забыл, и ничего не помню.

      Не спрашивай, что было до тебя.

      Для счастья есть стихи, лесов сырые чащи

      и синяя вода под сенью черных скал,

      но ты в сто тысяч раз таинственней и слаще

      всего, что видел взор и что рассудок знал.

      Когда б мне даровал небесный аксакал

      джорджоневский закал, заманчивый и зрящий,

      то я б одну тебя бросал на холст горящий,

      всю жизнь тебя для всех лепил и высекал.

      Почто, из тьмы один, лишь я причастен к чуду?

      Есть лучшие, чем я. С кем хочешь и повсюду

      будь счастлива. А я, хвала твоим устам,

      уже навек спасен, как Господом католик.

      По капле душу пей томливыми, с которых

      еще не отжурчал блаженный Мандельштам.

      Люблю твое лицо. В нем каждая черта –

      от облачного лба до щекотных ресничек –

      стесняется сказать, как ландышно чиста

      душа твоя, сестра деревьев и лесничих.

      Тому, кто чист душой, привычна нищета.

      Для бывших бунтарей мы нищие из нищих.

      Но ты, не помня зла, беспечностью казнишь их.

      Перед лицом твоим не страшно ни черта.

      Люблю в него смотреть с наивностью сектанта.

      Когда читаешь вслух Гомера или Данта,

      ты всей душою там, в их думах дома ты.

      Но тихо льется ночь в древесные стаканы,

      и ласк твоих труды медлительно-медвяны,

      и прелести твоей не надо темноты.

      Твое лицо светло, как на иконе,

      ты в зное снов святишься, как река.

      Хвала тебе! Крылаты наши кони.

      Как душен