Башни земли Ад. Владимир Свержин
и повинуюсь, мой господин, – раздалось вокруг.
– Когда я шёл сюда, вспомнил один из приближённых великого амира, – он спал на боевой галерее, что над нами, подложив под голову миску…
«Иблис его покусай», – подумал Хасан, приоткрывая глаз и оценивая, достаточно ли крепко дремлет разморенная на солнце стража. «Кажется, всё в порядке», – он сдвинул в сторону миску и аккуратно вернул в щель предварительно вынутый оттуда камень.
Длинной заточенной тростинкой Тамерлан рисовал что-то на дощечке, засыпанной песком. Лицо его было задумчивым и усталым, но в каждом движении чувствовалась энергия, казавшаяся невероятной в столь преклонном возрасте. Сейчас рисунок забирал всё внимание Тимура и даже самым верным советникам великого амира не было позволено приблизиться и узнать, что за дивные знаки или непонятные письмена выводит Повелитель Счастливых Созвездий на столь зыбком материале.
Хасан Галаади вошёл в залу, почтительно склоняя голову перед Тамерланом.
– Мне сказали, ты спишь, – не то спрашивая, не то утверждая бросил Тимур.
– Даже если тело моё объято дремотным оцепенением, дух бодрствует. Ибо когда же, как не во сне, когда бремя земных нужд перестаёт донимать, возноситься человеку душою к трону отца небесного. Пока твои люди своим зовом не вернули меня из холодной синевы на разогретый камень, я размышлял, и сами собой у меня сложились короткие строки. Я бы назвал их Слова сердца: «Жить в этом мире, что может быть интересней? Но душа моя жаждет удалиться от мира сего».[8]
– Погоди удаляться! – раздался на канале связи возмущённый голос Лиса. – Ты шо, мы ещё поперёк Альп баррикады не возвели. Щас ты его бросишь на произвол судьбы, он, в смысле Тамерлан, а не произвол, огорчится и ломанёт, куда глаза глядят. А глаза у него, как водится, глядят с лукавым прищуром, шо та шестидюймовка Авроры на Зимний дворец.
– Сергей, ну я же суфий. Опять же, дервиш. Мне положено возноситься мыслью и желать перехода в иной мир.
– Вот рядом с Тимуром я перехода в иной мир не желал бы. Не дай Бог не так поймёт. Ты уж повремени. Вот закончим дело – и все переселимся.
– Аллах отмеряет дни всякого живущего. Не торопи же того, что не в твоей воле, Галаади. – Тамерлан чуть заметно скривил губы в усмешке, – а пока я желаю слышать слова твоего разума о том, что занимает мои мысли и чаяния.
– Полагаю, ты говоришь о Константинополе, – вздохнул Галаади. – признаюсь, меня удручает вид людей, которые, страшась гибели, лезут на стену, а оттуда их поливают кипятком, осыпают стрелами и дротиками.
– На то они и воины, чтобы сражаться и, если надо, умереть во славу Аллаха.
Хасан пожал плечами:
– Оказывая уважение каждому встречному, я почитаю бога. Любя каждую душу на земле, я ощущаю связь с ним. Но убивать во славу – это нелепость!
– Если так, то наверняка тебе понравится то, что я скажу. Некие люди пожелали открыть мне ворота и сдать Константинополь, так что никто не будет лезть на стены. Мы войдем в цитадель
Здесь и далее – суфийская поэзия Хизрат Инаят Хана.