Фиалковое сердце Питбуля. Лана Муар
с первой секунды и тянули к себе магнитом.
Из колонок в зале танцпола бьют басы чего-то ритмичного, но никто не танцует. Все, как один, смотрят на сцену, на которой извивается в странном и явно не до конца разученом танце девушка в чем-то обтягивающем. Я мельком бросаю на нее взгляд, кривлю губы, не понимая, что могло вынудить Фила с его-то возможностями пригласить для программы настолько непрофессиональный танцовщицу. У той же Китти есть несколько девчонок, занимающихся стрип пластикой в свободное от агенства время. За плюс-минус те же деньги, а то и просто за возможность выступить на публике они бы поставили номер в разы лучше. И профессиональнее.
– Йоу, народ! Ну как вам?
В ответ раздаются редкие хлопки и безжалостные выкрики убираться и не позориться. Полностью согласен с ними, хотя и видел лишь последние секунды «триумфального» выступления.
– Девчуль, без обид, но ты пролетела. Приходи в следующий раз.
Голос из колонок смеётся и продолжает что-то вещать про следующих номинантов в конкурсе, только мне меньше всего интересно происходящее на сцене – взглядом прыгаю по головам, выискивая среди них Эвридику и не нахожу. А потом раздается счёт на немецком и по ушам бьют жёсткие гитарные рифы «Rammstein», выкрученных до предела динамиков. Я оказываюсь слишком близко к одному из них, отхожу чуть дальше, чтобы не оглохнуть и поднимаю глаза на сцену, чтобы прожечь диджея ненавистью. Только взгляд прикипает не к парню за вертушками, а к девушке справа. Рядом с ней ещё две, больше похожие на тени, синхронно повторяющие движения Эвридики. А то что справа танцует она, у меня нет никаких сомнений. Я узнаю цвет ее распущенных волос, пылающих сполохами огня в ярких вспышках светомузыки, и, словно корабль попавший в шторм, иду на этот маяк, расталкивая людей. Недовольные возгласы тонут за спиной, глохнут раньше, чем успеют прозвучать. Я не верю, что под «Rammstein» в принципе можно танцевать, но для Эвридики будто не существует слова «невозможно». Удивительно точные, грубые и рублено-рваные движения на гитарных рифах, так похожие на агонию предсмертных конвульсий, сменяются на припеве в пластичность и хрупкость чего-то из классического и балетного, контрастирующего с голосом Тилля Линдеманна и этим контрастом пробивающего сознание навылет. На щеках Эвридики алым горит румянец, крохотные бисеринки пота на лбу и шее больше похожи на россыпь бриллиантов, а в фиалковых глазах страсть и полное отсутствие страха сцены. Сейчас она танцует одна. Для себя. Для меня. И я даже не зная немецкого могу считать в движениях ее тела строки, которые она хочет мне рассказать – здесь, в этом клубе, городе и мире есть всего одно Солнце. И оно сейчас рвет тучи гитарных рифов своими руками, полосует их взмахами ног, палит, топит сполохами волос, чтобы взойти над горизонтом и занять свое место на небе. И этому ничто не помешает. Нет таких сил, которые могли бы замедлить или отменить его, ее появление. Ведь на последних аккордах Солнце с фиалковыми глазами уже подхватили