Случившееся завтра. Иван Грязин
которой догадался через три дня, – по крайней мере, он трижды ложился спать, – после попадания в таинственный особняк. Нанёс пену на лицо и взял изящную бритву необычной конструкции: очень маленькая, с несколькими тонюсенькими лезвиями. Справиться с такой смог бы и ребёнок. Несколько движений, и щетины как не бывало. То же самое с зубной щёткой и необычной пастой. Если сначала всему этому хотелось искренне удивляться, то за проведённое здесь время успела выработаться привычка. Вопросы о том, так ли оно в будущем, пропали вместе с интересом к нему.
Он посмотрел в зеркало и неожиданно понял, что умывался он чисто механически, по привычке. Собственный внешний вид потерял для него всякую ценность, а внутренний мир давил тяжелейшим грузом, вытягивая все силы. Правда, вместе с этим ощущение, что внутри него вообще что-то было, куда-то пропало. Даже на войне было не так, там потерять связь с окружением и самим собой не получалось, хотя и очень хотелось. Наверное, это случилось бы, вернись он в Москву, где нет разрывающихся бомб и смерти товарищей.
Володя вышел из ванной и оделся – форма с орденами исчезла в первый же день, и вместо неё он носил странный белый комплект. Он порядком устал от гимнастёрки, поэтому поначалу радовался новой, хоть и необычной одежде. Потом, когда новые впечатления, разбавленные страхом, развеялись, Володя стал понимать, что скучает по портупее, фуражке и галифе. Он видел развевающееся знамя Победы над Рейхстагом, гордым маршем проходил по улицам покорённого Берлина, вместе с друзьями радовался мирному небу над головой. Как бы ни было, в форме сержанта Рабоче-крестьянской Красной армии он был собой, имел какую-то связь с тем, что было ему родным. Белая одежда, как и белый особняк, напоминала ему только о пустоте.
То осознание было последними проблесками эмоций, о существовании которых он успел порядком позабыть. Всё смешалось и потеряло смысл, усталость нарастала, желание что-то делать, как и все остальные желания, исчезло. Печаль и грусть сделались чем-то естественным, ведь проживать их оказалось проще всего. Наверное, надо поесть.
Солдат с отвращением посмотрел на белую дверь и дотронулся до неё подушечками пальцев. Мгновение, и она медленно отъехала в сторону. Чудеса, если бы на них не было так наплевать. Повернул налево и ровным шагом направился в сторону лестницы. Несколько мгновений, казавшихся вечностью, и парадная. Огромная, белая, никакая. Раньше он бы подумал, что таких огромных парадных ни у кого быть не должно, но какая разница, что у кого может быть.
Коридор, кухня. Большая, светлая, красивая, в ней всегда много еды и есть всё, чтобы её приготовить. Если бы он ещё понимал, как, и ему было до этого дело. Огромный холодный ящик, в котором хранились запасы съестного, – всё, кроме хлеба, который почему-то хранили в отдельном маленьком буфетике справа. Володя открыл правую дверцу и посмотрел внутрь. Еды никогда не становилось меньше, её запасы сами собой