Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932. Отсутствует
«левая» оппозиция продолжала оставаться численно незначительной, сектантски замкнутой, оторванной от рабочего движения, реально представлявшей собой редкую сеть дискуссионных кружков, в которые входили ищущие, но не находившие решений революционные интеллигенты, состояли не только в их чуждости реальным процессам, происходившим в среде рабочего класса Запада, догматизме, отсутствии средств, но и в том, как обращался сам Троцкий со своими сторонниками и теми, кто присматривался к его взглядам в надежде найти истину.
На свои отношения с западными последователями и оппонентами он как бы накладывал, точнее, продолжал накладывать прежние перипетии внутренней борьбы в ВКП(б) и в любом отступлении от своей линии видел повторение то курса Сталина (иногда Сталина и Бухарина), то Зиновьева. Своим советским оппонентам Троцкий давал краткие, весьма желчные характеристики, например «Колечка Балаболкин» (о Бухарине) или «унтер Пришибеев, выступающий под псевдонимом Молотов». Троцкий настаивал на железной дисциплине в революционных организациях, совершенно непонятной для западных деятелей, хотя подчас и отказывался от этого требования, но только лишь по причинам временной тактической целесообразности.
Имея в виду особенности публицистики Троцкого, его сравнительно легкие тактические повороты, которые он умел очень ловко «диалектически» объяснить, его беспощадное бичевание подобных поворотов у других, саркастические оценки, огромный апломб, некоторые современники называли Троцкого «самовлюбленным нарциссом». Видимо, оснований для такой оценки не было. Самолюбование и тем более самовлюбленность «пророку» свойственны не были. И самым убедительным доказательством этого являются трагические страницы его жизни, прежде всего потеря четверых детей – все они были то ли убиты сталинскими палачами, то ли оказались косвенными жертвами Кремля. Но внешне многое, казалось бы, подтверждало эту характеристику, что еще более суживало сферу влияния его сторонников. Достаточно отметить, например, что самоуверенность нашего героя распространялась подчас на такие мелочи, на которые другие выдающиеся деятели попросту не обратили бы внимания. В первом томе читатель встретится с письмом М. Истмену от 13 марта 1932 г., в котором Троцкий настаивал на правильности двух очевидно неверных дат (эти настояния, разумеется, в соответствующем месте будут прокомментированы). Свойственная Троцкому безапелляционность в дискуссиях на какое-то время как бы околдовывала корреспондентов, собеседников, читателей – конечно, лишь ту часть из них, которые имели склонность поддаваться такому влиянию, своего рода гипнотическому внушению. Достаточно было Троцкому когда-то высказать ту или иную мысль, чтобы он потом (за редкими исключениями, когда позже признавалась правота Ленина), несмотря на возражения, употреблял формулу «неопровержимо доказано». Тот же Истмен записал через несколько дней после встречи на Принкипо: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам,