Stabat Mater. Руслан Козлов
в итоге убивает. Самое загадочное, что болеют СГД только дети и подростки. Еще не было случая, чтобы этот синдром проявился у кого-то старше пятнадцати лет. Как это лечить, не знают. И даже сам порченый ген выявить не могут. Два года назад никто не слышал про этот синдром, пока он не начал встречаться все чаще – в разных концах света, без видимых причин, без вирусов и бактерий, появляясь из ниоткуда… У самого этого Гувера, описавшего болезнь, дочь умерла от СГД одной из первых. А жили они на маленьком острове возле Тасмании, куда никакой вирус не мог добраться из грязных и перенаселенных частей мира. Но и край света не защитил их от СГД.
Дверь из приемного покоя, ведущую в коридор хосписа, я открываю своей магнитной картой. Ее выхлопотал для меня отец Глеб, которого в хосписе ценят и уважают. Как-никак он здесь единственный, от кого исходит надежда, единственный, кто смеет сказать «все будет хорошо», даже когда все – хуже некуда. Здешние врачи смотрят на него с завистью. Они не имеют права давать надежду. «Все будет хорошо» – вожделенные и запретные для них слова, слова-перевертыши, которые в одних устах – ложь, а в других… Правда?.. Или только соломинка для тех, кто захлебывается в отчаянии?..
Дверь впускает меня в хоспис и закрывается с резким щелчком.
Теперь начинается самое страшное – миновать длинный коридор, как-нибудь доковылять на чужих, деревянных ногах до поворота. А там уж – церковный притвор и низкая дверь, ведущая в ризницу к отцу Глебу…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!..
Есть у меня примета… Дурацкая, конечно, как и все приметы. Мне кажется, как пройдет день рождения, таким будет и весь мой следующий год. И вот надо же! День, который так хорошо начался, привел меня в этот жуткий коридор!.. И единственное, что мне помогает идти, – это тщеславие. Я просто хочу похвастаться перед отцом Глебом своими успехами. Перевод древнего манускрипта, который он мне поручил, сдвинулся с мертвой точки. И не просто сдвинулся! Я сделал такой рывок, что впору бежать и вопить «эврика!». Но здесь, в этом проклятом хосписе, я могу вопить только от страха.
…Длинный-длинный коридор без окон. Слева – двери в палаты. Под каждой светится золотая полоска – там, в палатах, высокие окна, в которые бьет солнце. В воздухе – острый запах дезинфекции вперемешку с тяжелым подвальным духом, который особенно силен здесь, на первом этаже. Отец Глеб говорил, что под всем зданием – обширные подземелья…
Первый отрезок коридора позади, осталось несколько шагов до поворота, и вдруг – крик, тот самый, который заставил меня бежать от хосписа прошлой осенью, только сейчас крик совсем близко, в ближайшей палате. Вжимаюсь спиной в стену и вижу, как передо мной открывается дверь, оттуда вместе с криком вырывается слепящий поток света, и в этом потоке я вижу выгнувшееся тело, аркой стоящее над кроватью – на пятках и на затылке. Не могу понять, кто там – мальчик, девочка? Вижу только силуэт, вижу движения босых ступней, которые задираются, когда крик стихает, и резко вытягиваются, когда начинается опять