Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник). Алексей Самойлов
что ты поешь с чужого голоса и льешь воду на мельницу врагов советского баскетбола. Так что поезжай в Латвию и напиши, как обстоят дела в сборной. Опирайся на мнение профессионалов. В Риге они водятся».
Руководствуясь наставлениями Пинчука, соображениями лат вийских специалистов, собственными наблюдениями над сум бурными действиями нашей сборной, которой не хватало железной руки и игровой мудрости Арменака Алачачяна, я сочинил большой материал о баскетбольной икебане – искусстве составления команды, которая не смотрится без виртуозного разыгрывающего, а поскольку таковым в тот период в отечественном баскетболе был только Алачачян, – без Алачачяна. Написал и уехал в дом отдыха журналистов в Варну, так что все громы и молнии после публикации «икебаны» (Гомельский был до крайности возмущен «некомпетентным вмешательством») обрушились на голову Пини.
Об этом я узнал через месяц, приехав в Москву из Болгарии. «Интрыги», приговаривает в сходных ситуациях Валентина Ивановна Платонова, жена знаменитого волейбольного тренера, педагог. Толя Пинчук тоже говорил что-то в этом роде – мол, разворошили мы с тобой осиное гнездо, и еще говорил, как хорошо жить в тихом северном городке и не ездить по заграницам, потому как в таком разе никто не перекроет тебе кислород. С этими его утешениями вернулся я в свою Карелию и решил впредь с большим баскетболом не связываться…
Объяснение в любви с нотой печали
Но не тут-то было. Через каких-нибудь двадцать три года (я уже жил в Ленинграде и работал в журнале «Аврора») позвонили друзья из самого боевого перестроечного подразделения «Ленинградской правды» – отдела информации – и попросили назавтра сочинить двести строк о Кондрашине в связи с его шестидесятилетием. «Конечно, если бы был жив Толя…» – сказали мне, и я не обиделся: кто же лучше Толи Пинчука изваял бы «нетленку» о Петровиче. Даже загордился немножко: стало быть, верят в меня, если о самом Кондрашине просят слово сказать, да еще в такой трудный для него час, когда «Спартак» остался без Кондрашина, пастыря, поводыря, наставителя. Сотворил я «Объяснение в любви с нотой печали», а «Ленправда» напечатала его 14 января 1989‑го. Когда признавался в любви к Петровичу, вспоминал Толю. Из всех его героев, героев-соавторов, о которых и с которыми он писал книги (баскетболисты Арменак Алачачян и Геннадий Вольнов, пятиборец Игорь Новиков), о которых сочинял газетные и журнальные очерки, самым близким ему, несомненно, был Владимир Петрович Кондрашин. От интенсивного общения с Петровичем (тут мы с Пинчуком сходились во мнении) может поехать крыша или под этой крышей прорастут две-три мысли – если ими с умом распорядиться, они и в книгу вырастут, и в диссертацию, и в монографию не слабее, чем у американца Джона Р. Вудена.
На этот раз Анатолий Михайлович Пинчук не выписывал мне командировочного удостоверения и не давал редакционного задания пойти к Владимиру Петровичу Кондрашину потолковать о жизни и попытаться