Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева
во рту, и ответил:
– После обеда на складе.
– Ну и ладно, – кивнула Маманя.
Она отошла к плите, а напротив Гаора вдруг села девчонка, похоже, одна из тех, что его дразнили в выходной, и стала смотреть, как он ест. Гаор никогда не любил, чтобы ему в рот заглядывали. Ест, что дали, чужого не взял – чего пялиться?! Он сердито посмотрел на неё и уткнулся в миску. Навалили ему щедро, первый, самый жгучий голод он заткнул, и теперь ел уже не спеша, наслаждаясь теплом, разливавшимся по телу от каждой ложки. А тут малолетка припёрлась и всё удовольствие портит! Девчонка вздохнула. И ещё раз. Гаор упрямо был занят только кашей.
– Рыжий, – не выдержала девчонка.
– Мм, – откликнулся Гаор.
– А ты деревянный или каменный? – невинным тоном поинтересовалась девчонка.
Гаор вынужденно оторвался от миски и поднял на неё глаза. Она сидела, подперев кулачками подбородок, отчего лицо её стало совсем круглым, и смотрела на него тоже круглыми глазами желудёвого цвета, такие же коричневые с желтым отливом волосы скручены на макушке в узел, а поверх него повязан узкий пёстрый шарфик со свисающими вдоль щёк концами. Гаор улыбнулся.
– Я усталый, – ответил он и взял кружку.
Возившиеся у плиты женщины рассмеялись.
– Отстань, Дубравка, дай парню поесть.
– Ишь как не терпится!
– Выходного дождись.
– Неделя придёт, дружка приведёт.
– Ага, – ответила, не оборачиваясь, Дубравка, – а он опять как сядет курить, так и не встанет. Мы его с Кисой уж дразнили-дразнили… У него, небось, и вставать нечему, – фыркнула она вызывающе, – и поглядеть, небось, не на что.
От этого отмолчаться Гаор не мог.
– Когда подрастёшь, малолетка, тогда и покажу, – ответил он, допивая и ставя кружку, как здесь принято, вверх дном. – Спасибо, Маманя.
Девчонка жарко до слёз на глазах покраснела, а женщины так смеялись, что Маманя только рукой ему махнула, иди, дескать.
В спальню Гаор пришёл ублаготворённый и сразу залез к себе, разделся, уже засыпая, повесил рубашку и брюки на перекладину в изножье и заснул, как провалился.
Разбудил его только шум пришедших на обед, и он даже спросонья не сразу сообразил, что такое творится.
– Рыжий, давай по-быстрому, – мимоходом бросил ему Старший, – обед проспишь.
В умывалке толкотня, разбирают развешенное на просушку бельё, некоторые прямо тут же переодеваются в сухое, а то прихватит по-мокрому холодным ветром… тады только молись, чтоб кровяница не привязалась.
– Давай, мужики, обед стынет! – орет дневальный.
– Заткнись, Губоня, без тебя знаем.
– Рыжий, ты щас где?
– На складе, – бросает на ходу Гаор, натягивая поверх подсохшего белья комбез.
Носки… вроде эта пара посуше, её и надевать, а другая пусть сохнет, постирать бы, не сообразил сразу, а теперь некогда, вечером обе пары стирать.
– Губоня, моё на трубу тогда.
– Валите, мужики, знаю.
Вроде совсем недавно ел,