Кумир. Юля Пилипенко
А в жизни ты такой, какой ты есть. Искусственная жизнь порождает искусственных людей. Доступно выразился? – Гога слегка приподнялся на мягком диване.
– И самое страшное, что, даже зная тебя, мне все равно будет тебя не хватать… – Кира повернулась в его сторону, из последних сил сдерживая слезы.
Гога послал ей страстный воздушный поцелуй:
– Милая, главное, береги себя от жестоких лучей нежного солнца Сан-Тропе…
Кира больше не могла выносить его цинизма и издевательств. В глубине души она всегда была очень ранимой, но научилась скрывать это под маской искушенности и безразличия. Но неделю назад маска начала сползать с ее лица, обнажая настоящую двадцатидвухлетнюю душу. Ей больше не хотелось ее носить. Ей просто хотелось быть собой. Элементарно быть собой. И страшно не то, что Гога убедил ее в том, что это возможно. Страшно даже не то, что Гога играл. И даже не то, что она в нем ошиблась. Страшно было то, что она не хотела вновь натягивать на себя эту чертову маску. Просто не могла. Не было сил… Она отбросила в сторону платье, которое еще секунду назад собиралась надеть, сползла вниз по стене и заплакала. Честно, искренне и как-то по-детски. У нее просто больше не было сил…
В первую секунду Гога растерялся. Он не ожидал такой реакции от самовлюбленной избалованной девчонки. Гога тихо встал с дивана, поднял с пола джинсы и бесшумно их натянул. За последние двадцать лет он так привык к всевозможным женским истерикам и слезам, которые распространялись и на его жизнь, и на его работу, что он давным-давно начал воспринимать их как примитивную манипуляцию. Но когда он посмотрел на Киру, внутри него что-то екнуло и перевернулось. Он не мог понять, что именно, но точно знал, что не может просто взять и оставить эту девочку здесь и сейчас. Ее слезы были настоящими. Они олицетворяли какую-то животную боль и безграничную степень отчаяния.
Гога тихо опустился на пол рядом с ней.
– Кира… девочка… – прошептал он, осторожно касаясь ее волос. – Посмотри на меня, родная. Я не хотел тебя обидеть.
Кира подняла голову. В ее взгляде не было ни ненависти, ни разочарования. Одна лишь боль.
– Гог, – проговорила она сквозь слезы, – я так хочу курить.
– Конечно, сейчас. – Он медленно поднялся на ноги и в долю секунды добрался до своего пиджака. Сигарет не было.
«Сука, Паша…» – не очень трепетно отозвался он про себя о своем товарище-режиссере.
– Кир, дорогая… У меня закончились. У тебя здесь есть где-нибудь? – осторожно заговорил Гога.
– Я курила последнюю, когда ты пришел, – мертвым голосом ответила Кира.
– Ладно. Я понял. Подожди меня минут десять-пятнадцать. Я просто водителя отпустил. Куплю в баре отеля.
– Правда, купишь и вернешься? – В ее голосе было столько раненой надежды, что Гога не смог и не захотел обманывать.
– Конечно, глупенькая, – убеждал он, натягивая рубашку, пиджак и любимые мокасины с пупырышками на подошвах.
– Спасибо тебе… – сквозь слезы прошептала Кира, когда Гога вынырнул из вагончика.
Zed’s dead, baby
Гога вошел в модерновое