Музыка крыльев. Дэвид Алмонд
ей волосы. Земля мягкая, влажная. Наступишь – и из-под ног сразу засочится тёмная вода. В траве – шорохи. Над утёсом парит одинокий ястреб.
Далеко-далеко, низко над горизонтом, стрелой пролетел чёрный силуэт – самолёт. Такой красивый, такой изящный, такой стремительный, такой безмолвный – словно он и мухи не обидит.
Папа над мамой всегда подшучивал: дитя леса, дикарка, оленёнок, лиса – как он её только ни называл.
– А может, ты медвежонок? – говорил он. – Ведь, когда ты была маленькой, в вашей северной глуши водились медведи?
– Да! – отвечала мама. – И волки водились, и антилопы.
В раннем детстве Сильвия всему этому верила. Она хихикала и улыбалась, когда папа приподнимал ей пальцем подбородок и заглядывал в глаза.
– Ещё один зверёныш на мою голову, – говорил он. – Дикое дитя дикой мамаши. Вижу разом и лисичку, и орлёнка. Похоже, я в этом доме единственный человек, носитель цивилизации.
По правде говоря, мама в этих краях прожила совсем недолго, неполный год. Изначально деревню выстроили, когда возрождали здешние леса. Дед Сильвии, мамин отец, работал в лесничестве: деревья сажали, выращивали, при необходимости прореживали, и теперь за околицей темнел один из самых больших лесов Нортумберленда. Но наступили иные времена. На смену людям пришла техника. Лесников поувольняли, и они – вместе с семьями – устремились в другие края, в новую жизнь. Дед открыл кондитерскую на Хитон-роуд. Сюда он так и не вернулся, до самой смерти.
Мама сюда тоже ни разу не приезжала. Только теперь решила ненадолго сбежать из города, заняться живописью. И дочь с собой прихватила.
Сильвия плотнее запахнула воротник. Связи нет. А Максин с Франческой сегодня вечером идут на джаз в клуб «Лайв». Там Микки на барабанах. Его первый настоящий концерт.
Вокруг что-то шуршало, топотало, царапалось. В траве плакал ветер. Зря она, конечно, не надела ботинки. Мама купила и привезла их сюда специально для прогулок. Её голубые кеды потемнели и начали чавкать и хлюпать при каждом шаге. Везде вода: поблёскивает в лужицах на тропинке, струится-искрится в ручьях, что стекают с холмов. Поднявшись выше, она увидела вдали плоскую тёмную поверхность Килдерского озера. К его берегам подступал тёмный густой лес.
Сзади шаги.
Опять этот мальчишка. Колин. Он запыхался. Видно, быстро шёл.
– Смотри, чего покажу! – сказал он.
Она хмыкнула.
– Не хочешь? – удивился он. – Смотри!
Он протянул руку, сорвал травинку, оторвал от неё кусочек, зажал между пальцами, поднёс к губам. И дунул.
Полусвист-полускрежет. Что ж ещё? Все мелкие так делают. Они с Максин тоже забавлялись в детстве.
– Слышишь? – сказал он.
Она промолчала.
– Хочешь попробовать?
Она промолчала.
– Меня брат научил.
На языке вертелось: Иди отсюда.
– Слушай ещё, – велел Колин.
Он снова дунул: запрокинул голову и выдал звук подлиннее и погромче, с переливами. А потом указал куда-то в пустоту.
– Слышишь? – спросил он. – Слышишь?
– Что надо слышать?
– Они