Литературоведческий журнал № 32. Александр Николюкин
хорошо заметить себе это) является как вновь полагающее Бога лишь опосредованно – именно в процессе, т.е. сознание неизбежно является именно как порождающее Бога, соответственно теогоническое сознание» [19, c. 327]. Как замечает А.В. Михайлов, «самоё сознание как момент бытия имеет свою историю, а бытие имеет свою историю в сознании через него: человеческие представления о Боге тоже, естественно, складывается в свою историю, и тут Шеллинг доказывает, как первоначальный монотеизм (а иным не могло быть, согласно его взглядам, первоначальное сознание о Боге) должен разложиться на разные политеистические, собственно мифологические системы» [19, c. 580].
Понятно, что Шеллинг – дитя европейского антропоцентризма, потому у него сознание полагает Бога, а не наоборот. Но в данном случае не это важно. Другое не могло не захватить Каткова: самая мысль, что человек просвещенный полагает Бога! Для него, человека, поехавшего в Германию из «кружка Станкевича», где собрались люди «передовых взглядов» и Катков – один из них, подобное утверждение представилось бы абсолютно диким. Подчас смысл «передовых взглядов» в России сводился к простой формуле: «Бога нет, а царя не надо» (Н.П. Мещерский). Иное слышал Катков здесь, в центре просвещенной Европы: профессор, читая лекции с кафедры, занимается герменевтикой библейских текстов и доказывает, что греческая мифология есть результат изначально существующего монотеизма [3, c. 380]. И Катков признается, что у него (добавлю: подобно Пушкинскому Пророку) открылись глаза. Он не отказывается от своей давней любви к Гегелю, но знакомые триады наполняются конкретным содержанием, и в центре всего – Бог.
Именно здесь, в Берлинском университете, Катков открывает для себя, что мир един и целостен, что мир пребывает в процессе развития (замечу, не прогресса), что процесс этот схватывается человеческим разумом «в известных фазах его развития», в тех системах, в которых «он высказался» [5, c. 2; совр. переизд. см.: 7]. Понять же смысл этого развития можно только через филологию и философию, через любовь к слову и мудрости, открывающую разумные начала бытия. Потому он усиленно занимается древнегреческим языком и греческой философией. Как заметил В.В. Роза-нов, «вся греческая философия выросла и развивалась в глубоко религиозное время: Ксенофан, Эмпедокл, Парменид, Анаксагор, Сократ и ученики его – все они жили в эпоху, чуждую распущенности религиозного чувства, и потому-то именно во всей жизни и в каждом слове их чувствуется такая удивительная любознательность, и любовь их к трудно доставшейся истине была так велика, что некоторые из них ради нее решались оставить отечество, а другие приняли смерть» [13, c. 142].
В конце 1842 г. Катков возвращается в Россию. И, видимо, пока не зная, как применить полученные знания, решает устроиться в Петербурге на государственную службу, чтобы иметь средства для существования. Решительную роль в его научной судьбе сыграла встреча с графом С.Г. Строгановым, который был попечителем Московского учебного округа [12]. Строганов помнил Каткова еще со