Рассказы. Дара Преображенская
совет, прежде чем принять важное решение.
– К чему совет? – шепнул Григориан. – Если ты отпустишь его, народ признает христианство, и твоя власть будет ничтожна. Ты должен подвергнуть его испытаниям, а затем казнить.
– Ты думаешь, это спасёт мою власть?
– Только это, – Григориан отошёл в сторону.
Император подозвал стражу и указал на больного:
– Уведите его. Он свободен. Лекарь же останется здесь.
– Пока народ не поднял бунт, ты останешься здесь, – повторил Максимиан.
4
…Его воспалённый ум блуждал где-то в лабиринтах Зевса. Он видел многочисленные отрывки мозаики, которые изображали грозного владыку стихий. Громовержец Гермес взирал на него и был беспощаден.
«Отрекись! Отрекись» Прими нас!» – отовсюду кричали боги, но он не слышал их. Он видел только сияющий лик Лучезарного, который стоял перед ним – тот самый лик на иконе, дарованный когда-то кроткой матерью.
Горячая раскалённая жёлтая масса обожгла его ноги, израненные об уступы камней в вольере, куда он был посажен вместе с дикими львами. Они ходили вокруг него, облизывались, ибо видели кусок живой плоти, которого так давно не получали. Сверху доносились крики разъярённой толпы, наблюдавшей за кровожадными убийцами. Львы медлили, видимо, чуя, что жертва не испытывает к ним никакой ненависти.
А затем его, как будто, поглотила эта раскалённая жижа, словно сам Гермес решил наказать приверженца иной веры. Он только видел, как кожа слезла с ног, и они превратились в кровавое месиво, а затем всё тело тыкали острыми иглами, или ему уже мерещилось это.
Отовсюду слышалось одно: «Отрекись! Отрекись!»
Он увидел себя со стороны ребёнком на берегу маленькой речушки, куда мать ещё в детстве водила его.
Она садила его на колени рядом с собою и о чём-то говорила. Сквозь журчание реки он вслушивался в её слова и видел, как речные блики вдалеке переливались радужным сиянием.
Он попадал совсем в другой мир, ибо вода успокаивала его, а после этого невозможного жара, когда даже слёзы выступили на его глазах, вода была так кстати. Она превратилась для него в спасителя и утешителя. Сквозь полудремотное состояние он слышал чей-то знакомый голос, но смысл слов растворялся, так и не доходя до сознания.
– Отвязывай камень, кажется, мы его вытащили, и он ещё дышит.
Пантелеймон открыл глаза. Пресвитер Ермолай суетился возле окровавленных ног, пытаясь обработать их теми целебными маслами, которые он оставил в доме. Он не чувствовал боли и даже прикосновений рук своего спасителя. От шеи отвязывала тяжёлый камень, который был привязан бечевой, какая-то молодая девушка в белом платке, показавшаяся Пантелеймону, также, знакомой. Это была дочь больного, исцелённого во дворце Максимиана. Заметив, что лекарь глядит на неё, девушка смутилась. Только сейчас он почувствовал, что с ног до головы мокрый.
– Что со мной случилось?
– Твои ноги облили раскалённым оловом, затем пытали и приказали сбросить в реку вон с того обрыва, – Ермолай показал на отвесную