Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921. Ольга Чернова-Андреева
Николаевич и на этот раз залился своим инфернальным смехом: “Провокатор, провокатор!” – повторял он между спазмами хохота.
Мама говорила много лет спустя, что смех Азефа все еще раздается у нее в ушах. А няня, любившая всех, бывавших в нашем доме, сохранила навсегда неприязнь к “Ивану Николаевичу”.
Позже, когда мы жили в Медоне и Париже, мы дружили с его двумя сыновьями – Валей, на год старше меня и Наташи, и Леонидом, казавшимся нам уже почти взрослым. Оба были хорошими и умными мальчиками. Мама была приятельницей их матери – милой, скромной и трудолюбивой женщины, которая работала модисткой; у нее было свое небольшое ателье шляп. Когда разразилась драма разоблачения Азефа, его ничего не подозревавшая жена Любовь Григорьевна2021 была на грани самоубийства. Ее поддержали друзья и товарищи. Я помню, что мальчики продолжали бывать у нас до нашего отъезда в Италию. Позже я узнала, что старший сын Леонид покончил жизнь самоубийством. Младший, Валентин, стал ученым и посвятил свою жизнь борьбе с раком. Я встретила его в 1952 году в Нью- Йорке, в день похорон Виктора Михайловича.
В Выборге я помню приезды Марка Андреевича Натансона22 – с седыми волосами и бородой, в пенсне. Его считали одним из лучших организаторов партии – в нем было что-то строгое и педантичное, пугавшее меня. Еще в доме бывал Степан Николаевич Слётов23 – брат первой жены В.М. Это были люди, всецело принадлежавшие к миру взрослых, и мы, дети, видели их только издали. Иван Иванович Яковлев24, бывший офицер, организатор восстания в Одессе в 1905 году, напротив, любил детей. Очень ловкий, он смастерил для нас кукольный дом из твердого картона с открывающимися окнами и дверьми, как дядя Дроссельмейер в сказке Гофмана. Мама, хотя и занятая партийными съездами и приемом всех приезжавших в наш дом, много бывала с нами – она часто читала нам сказки Пушкина и “Руслана и Людмилу”. А В.М., относившийся к нам всегда с лаской и веселостью, приходил петь нам на ночь. У него был очень приятный баритон. Его любимые песни были: “Как по морю, морю синему плыла лебедь с лебедятами, малыми ребятами…” Коршун налетел на нее и “ушиб – убил лебедь белую”, а вода вокруг стала красной от ее крови. В детстве я не выносила “плохого конца” и плакала при этой песне, прячась в подушку. Еще Виктя пел на слова Майкова: “В няньки я тебе взяла ветер, солнце и орла. Улетел орел домой, солнце скрылось за горой, ветер после трех ночей мчится к матери своей…” Под это я мирно засыпала.
Все трое мы больше всего любили рисовать, и у нас всегда были краски, карандаши и бумага. Мама прикрепляла к стене кнопками большие листы бумаги, и мы рисовали на них цветными мелками. Иногда взрослые устраивали нам “живые картины”, модные в то время. Я помню инсценировку “Князя Ростислава”, лежащего на дне речном (по Алексею Толстому). Вадя был утонувшим витязем, а мы с Наташей расчесывали ему волосы “гребнем золотым”. Сцена была покрыта спереди свисающим голубым газом, похожим на струящуюся воду в реке. Еще я помню постановку гномов в цветных колпачках, “кующих меч Зигфриду”. Нам всем приделали