Журнал «Юность» №08/2020. Группа авторов
Тогда так: мы с Толяном снимаем баб, а ты – чтоб наша дружба сияла в веках – ведешь нас к себе на хату. А сам едешь к мамочке в Перловку…
«Эх, и набил бы я тебе морду, скотина!» – мысленно заорал Вадик. Дружба, сияющая в веках, – аргумент железный и поэтому подлый. Как он это умеет, мерзавец…
Моталкин быстро исчез в дальних столиках и через минуту появился с двумя пьяными страхолюдами. У одной не хватало передних зубов. Вадик от души пожелал ей достаться этому сияющему в веках кретину.
Потом они вылезли наружу, зашли в «Центральный», где набрали две сумки вина, и пошли к Вадику домой по теплому вечернему асфальту.
– А где твоя баба? – спросила одна из подруг, усаживаясь на его подоконник у настежь открытого окна.
– Мне нельзя, у меня курсовая, – сказал хмуро Вадик.
– Диссертация, – подсказал Моталкин.
– Диплом, – уточнил Бутылкин.
За окном стоял прекрасный, теплый летний вечер. «Что я тут делаю? – думал он. – И что тут делают эти кретины?» Он налил себе вина. Было очень плохо.
Он знал за собой это умение – оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно.
Он часто задавал себе такие вопросы. Он знал за собой это умение – оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно. Эти походы в «Яму», эти разглагольствования по душам, эти сопли вокруг диплома, эти дурацкие экзамены, дурацкая работа в дурацкой газете… Потому что всегда кончалось тем, что кто-то старался его использовать. «Нам с вами нужна только пятерка!» Это ей нужна только пятерка, чтобы заработать на нем лишнюю сотню. Пачка сигарет, ха-ха. А ему, может, и не нужна пятерка! Ему бы спрятаться в какую-нибудь «болдинскую осень» или, допустим, лето, в какую-нибудь дыру, наедине со своими мыслями, где бы ни одна сволочь не могла бы его найти и назначить церемониймейстером. Или совестью курса. Или символом эпохи. Однако тиранические узы общества безжалостно затягивают его в свои глупые и ненужные манипуляции, заставляя дрыгаться, как марионетку, в чьих-то гнусных целях.
Он налил еще вина.
– Я что-то не пойму, – сказала одна из подруг, – что тут делает этот мудила?
– Эй, Таракашка, – сказала другая, – тебе к мамочке не пора?
Он допил вино.
– Не называй меня Таракашкой, – сказал он. – И сороконожкой не называй, и козявкой…
– Вадюн, ты чего? – Моталкин сзади обнял его за плечи.
Вадик обернулся и залепил ему в глаз со всей силы. Тот упал на кровать. «Удачно я вспомнил про сороконожку, – подумал Вадик. – Поймал-таки на слове». В душе было не то чтобы ликование, но чувство глубокого удовлетворения, словно от сознания исполненного долга… перед кем? Надо будет обдумать.
– Ах ты, фашист недобитый, – сказала та, что обозвала его таракашкой, и швырнула в него бутылкой.
Он снял со стены полку с посудой и бросил сразу в обеих. Потом выдвинул стол, перевернул на попа и адресовал