Соцгород – 2 против секты. Светлана Геннадьевна Леонтьева
выглядите!
– Как штрафовать за отсутствие детского кресла: так самый раз.
Нестор как-то натужно покраснел. Веснушки поблёкли.
– Такая красивая, молодая бабушка…
– Тогда не штрафуйте. Отпустите с миром…
И тут я вспомнила повторяющийся часто, утренний сон. Точнее его продолжение: после того, как я утешила Миру – жену моего бывшего знакомого, я как будто встретила молодого человека. Он оказался страстно в меня влюблённым. И ещё вспомнила разговор про пельмени. В мои планы не входила измена Санычу, хотя он это заслужил, я прищурила глаза и повторила:
– Странный какой-то день…глядите, как нарисована разметка: крутой поворот влево, специально, чтобы любая машина не смогла вписаться в свою полосу…
Нестор прямо-таки заливался краской: щёки, лоб, краснели даже ладони:
– Я давно мечтал о такой, как вы! Не понимаю, что со мной…колдовство какое-то…словно русалка из леса…
– Верните документы русалке! – настойчиво попросила я. – Ну, давайте…
Не дожидаясь ответа, я сама выхватила свои права из потных, дрожащих ладоней Нестора.
Спасибо!
Я по-деловому закрыла окно и быстренько нажала на педаль газа.
Обратно я ехала в объезд, чтобы не столкнуться с неожиданно влюбившимся в меня на полдороге на дачу Нестора.
Когда я доехала до Федяково, мне настойчиво стала названивать Алька. «Ещё не хватало сегодня в аварию угодить!» – подумала я и свернула на обочину. Разговор был долгий и нудный про Хари Кришну, Вишну и розовых слонов! Нашла время! Лучше бы тебя, Алька, не бросал твой Серж. Было бы всем спокойнее жить.
Я вообще-то православная!
– Скажи, Потя, хари Кришна! – попросила Алька. Я в ответ промолчала. Потому что потом придётся долго рот отмывать от чуждых слов.
– Скажи! – настаивала Алька из далёкой Индии. – Тебе трудно, что ли?
Но я так устала, наработавшись на огороде. В корзине прела от жары сочная красная клубника. Дома меня ждал Саныч. Он ослеп последнее время и много пил. Да ещё это злополучное происшествие на дороге. Я знала, если скажу, то потом буду маяться. И буду всю ночь слышать слабое всхлипывание ангела: о, где ж дела твои, труды твои? Не напрасны ли они? Ибо град побьёт урожай. Глазоньки водой талой зальёт. И побредет душа твоя по пустыни без поводыря, без опоры, без батожка. И небо, наполненное зрением, исполненное дождями онемеет и высохнет. Вот где ж ты возьмёшь одесную, чтобы пропети: «Прости мя за то, что смалодушничала…прости мя…» Что у тебя, Полинушка, разве вражин мало? Завистниц свистоголовых? Ибо грудь у тебя спелая, колени белые, щёки розовые. Да, есть морщины на лбу, есть лапки куриные возле век. Но это же от переживаний за сестру-сектантку, за мир напутанный, что клубок не прибранный. За глухие времена девяностых. За талоны на крупу, чай, мёд, колбасу. За длинные очереди за продуктами в магазине. За то, что от отчаяния в сельмаге селёдку крала. За то, что могла прожить свою жизнь по-иному, на тонких перепонках утиных, на крыльях стрекозьих, но нет же, сама себя стреножила. Никуда не пробилась, не проросла, лишь книги читала. И вот впереди – старость, хилый Саныч,