Хозяин болота. Даха Тараторина
девицу лгуньей?
Ива и спорить не стала. Она подняла руку и стянула с головы куколь – зелёные густые пряди потекли по плечам ряской.
Ива подняла пустой равнодушный взгляд на свидетелей сватовства и произнесла:
– Уже взял. Ныне я невеста Хозяина болота.
Им бы согласно охнуть, но над толпой повисло безмолвие, какое случается только на мёртвых болотах. Окрепший голос зазвенел в тишине – теперь-то Иве терять нечего!
– Я один раз молвила правду, не солгала и вдругорядь. Не бывать мне женой насильника. Староста, – она обратилась к Нору, – рассуди. Назначь Брану справедливое наказание!
Старик судорожно пригладил бороду и ощупью потянулся за чаркой с брагой. Все знали: любимого гнедого Нора, не дающегося в руки никому, кроме хозяина, только Бран и мог подковать. И он же ставил крепкие замки в доме старосты. Как с таким ссориться? Пока судья цедил сквозь зубы водку, Бран решил вставить слово. Не дело отмалчиваться, когда твоя судьба решается!
– Ты бы ещё водой поклялась, дура! Никогда не бывало, чтобы в Клюквинках кого-то неволили! А тут – на тебе! – выискалась! Первая красавица никак?
Кузнец и не понял, что ляпнул. Водой клялись разве что очень, очень давно. Ныне никто уж не прибегал к божественному суду. Разве что в спорах иной мог упомянуть, мол, хоть водой поручусь! Да не всерьёз, конечно, а как последнее средство. Дескать, чем хочешь меня пытай!
А всё потому, что божественный суд жесток. Не раз и не два живым из него выходил только правый. Ан не забылся, остался в памяти. Где-то в сараях, если поискать, может и клетушки, нарочно для этого сколоченные, нашлись бы.
А что делать девке, не доискавшейся справедливого людского суда? Если из-за её глупости, из-за гордости, страдать придётся всему роду?
Ива произнесла сначала тихо, а там повторила так, чтобы все услышали:
– Может и поклянусь… Ты, кузнец Бран! Слушай же! И вы, добрые люди! Коли нечем мне доказать вам свою правду, коли никто не желает верить, а виновник не сознаётся в содеянном… Я призываю в свидетели богов! Я вызываю Брана на суд водою!
Потом сплетничали, что Лелея упала замертво от пережитого бесчестья. На деле же женщина лишь схватилась за сердце и осела наземь. Креп же, выпустив наконец мать кузнеца, замахнулся на дочь: вбить в глотку безрассудные слова. Да так и опустил руку. Что уж теперь? Сказанного не воротишь.
Бран побелел.
– Ты что это?
Ива не ответила. Она уж сказала всё, что хотела. Не засмеяли бы только, не решили, что девичья блажь толкнула её на страшную клятву.
– Отступись! – прошипел кузнец.
Ива покачала головой.
– Одумайся, дура! Не выйдешь сухой!
«Не выйдешь сухой» – все знали, что это значит. Ныне так посмеиваются над теми, кто измарался в каком-то деле, опалил хвост на непосильной задаче. Но старухи помнили: раньше так сказывали про тех, кто не вернулся с божьего суда живым.
И Ива понимала: правда. Куда ей под воду против здоровенного широкогрудого парня? Ей, и плавать-то толком не умеющей, куда нырять?! Бран же рассекал воду, точно