Лекции по истории западной философии Нового времени. Сергей Чухлеб
научное знание как знание о формах. При всей внешней схожести этого определения науки с определением Аристотеля, под формами Бэкон понимает не метафизические сущности, лежащие в основе вещей, а реальные связи между вещами. Фактически, форма суть закон природы. Таким образом, бэконовское определение истинной науки следует трактовать следующим образом: истинная наука есть знание о законах природы. Постигая частности посредством опыта, мы, обобщая их, восходим к высшим рациональным суждениям о мире.
Но совершенно очевидно, что подобная истинная наука, опирающаяся на опыт, будет знанием лишь о материальном, чувственно-воспринимаемом мире. Для современного человека это естественно – ценность познания окружающего мира ныне почти никем не оспаривается. Но эта установка «естественна» только потому, что этот проект в свое время сформулировал Френсис Бэкон, а последующее развитие цивилизации его поддержало. Для средневекового ученого подобная постановка вопроса бессмысленна, если не кощунственна. Божественное – единственный предмет, который должен занимать науку. Задача человека – отвернуться от мирского и обратиться к Божественному. Знание, которое мешает этому, есть дьявольское наущение.
Впрочем, не стоит думать, что средневековый человек в своей массе успешно реализовывал это требование. Человек всегда остается человеком. И повседневный человек Средневековья почти всегда интересовался скорее мирским, нежели божественным. Но делал он это неофициально и весьма стыдился этого, когда ему напоминали его христианском долге.
Это весьма любопытный момент. С самого возникновения цивилизаций культура редко охватывает, осознает (полностью или частично) и благословляет все стороны человеческой жизни. Как правило, она настаивает на одних человеческих проявлениях, отрицая и подавляя другие. Те человеческие проявления, которые разрешены культурой, получают в рамках этой культуры вербальное (словесное) озвучивание. Культура старательно выписывает программы подобного поведения.
Те же человеческие проявления, которые оказываются под запретом, почти не находят своего текстуального оформления в рамках культуры (либо же проявляются в маргинальных формах). Человек все равно делает то, что он делал, но он либо стыдится этого и, стыдясь, прикрывает это официально разрешенными текстами, либо делает, но не может развернуто озвучить, а, значит, и осознать происходящее. Естественно, что подобное положение вещей существенно тормозит развитие практик, не одобряемых господствующей культурой.
Таким образом, в рамках средневековой науки и философии почти не существовало оформленных программ, обосновывающих и продвигающих практику познания чувственно-воспринимаемого мира. Если же такое познание и осуществлялось, то оно декларативно «привязывалось» к теологическому знанию.
Френсис Бэкон пытается создать программу достоверного познания именно чувственно-воспринимаемого мира. И он совершенно не намерен