Чертополох с окраины Уфы. Книга 1. 50-е—60-е годы. Фирдауса Хазипова
та сдержанность и в то же время внутренняя свобода, свойственные истинным аристократам. Обыденная жизнь ее тяготила порой, нелюбовь к домашней работе и скученность народа выводили из себя. Тогда она раздражалась, крыла ругательствами все и вся. И при этом тоже была прекрасна.
Духовный переворот случился с ней после свадьбы моих родителей. Ей стало плохо, начались проблемы с желудком. После этого нанай обратилась к религии: читала Коран, соблюдала пост, питалась только деревенской пищей с рынка.
Ей было за 80 лет, когда сзади к ней обратился молодой мужчина: «Девушка, давайте познакомимся». Нанай обернулась, и он опешил, увидев ее озорные смеющиеся глаза, тонкие черты лица, высокие скулы и морщины. Так он извинялся потом… и продолжал любоваться.
В мои пять лет появился отчим Самат. Я буквально прилипла к нему. Маленькой бегала по типографии, длинному деревянному бараку. Мне нравился грязный шумный процесс. В маминой комнате везде, где возможно, валялись книги, которые ждали переплета. Пахло клеем, бумагой, типографской мазучей краской. А потом я неслась в печатный цех. Там на высоком помосте, за шумным, но опрятным агрегатом, стоял подтянутый белокурый отчим. Печатный цех казался мне оплотом гармонии машины и человека…
Жизнь в коммуналке была разной. Вспоминается, как мы в своей светлой комнате лепим пельмени. Отчим и мама радостные, оживленные. Мама смеется и говорит, залепляя пельмень:
– Кому достанется этот с перцем, будет счастливым.
И я мечтаю об этой пельмешке, потому что хочу, чтобы наша семья была хорошей. К тому времени отчим перешел на работу в милицию. Если приходил нетрезвым, прямо в милицейской форме начинал дебоширить, срывать непонятную агрессию на маме и всем окружающем. Мы прятались у соседей.
Отрывочные воспоминания… Мама, довольная, наводит уют в комнате. Она любила красивую посуду, мебель, одевалась хорошо. Когда я почти через четверть века стала еженедельно появляться в типографии в качестве корреспондента, затем редактора многотиражной газеты, тетя Шура, которая помнила мою маму, укоризненно говаривала: «Роза всегда была модницей: золотые часики, платье из панбархата. А ты одеваешься как попало…»
Так вот, в комнате уютно, богато, сверкает хрусталь в серванте и сервизы парадно поблескивают. Приходит пьяный отчим. Телевизор – на пол, сервант со всем содержимым – на пол. Грохот, крики, плач. Бабушка кричит, размахивая табуреткой, мама прячется за нее, мы, дети, выбегаем на улицу – зима ли, лето ли. Потом, после бури, грома, криков, я оказываюсь на руках у нанайки и сверху сочувственно дую на рану на голове, в которой кровь смешалась с седыми волосами.
На другой день из осколков посуды мы делаем в огороде красивые «секретики» – в ямке создаем узоры из битой посуды и присыпаем землей.
Я думала, что это нормальная жизнь. Рядом в доме на восточной стороне отец двух