Горький шоколад 2. Из пепла. Ульяна Жигалова
с ребенком сжались в один комок на диване, а в дверях стоят, ухмыляясь бойцы Быка. И друг, Витька, подходит сзади забрать пистолет.
– Прости, Колян. Но каждый сам за себя, бабки обещали нехилые. – Ник бьет головой назад, разбивая лицо Витьки в кровь, выхватывает оба пистолета и стреляет в ухмыляющиеся лица бойцов. Женщина кричит, пацан воет. Это предательство жгёт грудь, но – не верить. Никому. На улице стрельба и вбегает Макс, увидев, что все целы, переводит дыхание.
– Ник, урод! Я думал не успею! Хорошо, эти дебилы хвастались, что поехали тебя брать с курочкой Седого.
… И опять картина смерти матери, которая снова менялась на ад огненного смерча, и он горел, горел в огне, сжимая до боли зубы. Не кричать, не плакать, не жаловаться. Первые заповеди детдомовца. И он молчал. Молчал, сжав зубы. Иногда ему казалось, что к нему прикасаются прохладные руки, иногда он проваливался в сон, слышал голоса, которые говорили, что какой-то мужик боец и отлично держится. Но потом огненный вихрь опять возвращал его в ад, потом в грязную квартиру с мертвой пьяной матерью. И так без конца.
Первый раз он пришел в себя через полгода. На глазах была повязка, руки и ноги болели нещадно, лицо и грудь были покрыты влажными повязками.
– Где я? – голос был чужим, тихим и скрипящим до омерзения. – Где я? Где я? – Началась истерика, быстро прибежали люди, вкололи в вену укол, и он опять провалился в забвение.
Следующий раз был легче, сознание было яснее, он понял, что в больнице. Медсестра ему пояснила, что он в ожоговом центре, что в принципе сочеталось с огненным бредом. Но вот вспомнить, кто он и почему здесь, не удавалось. На вопрос врачей, помнит ли он свое имя, ответил:
– Колька я, наверное. Больше ничего не помню.
Документов при нем не было, так и внесли в историю болезни – Николай Неизвестный. Потом было еще полгода жутких болезненных процедур, шрамы начали расти и стягивать руки, проводились операции по возвращению подвижности кистям. Ступни частично отняли, когда он был в бреду. Шрамы на веках не давали закрыть глаза, зрение сумели спасти – процентов на десять. То есть, он видел силуэты, немного различал цвета, но не мог читать, смотреть телевизор. Один из пациентов при выписке отдал ему транзистор, и он слушал радио. Это было все доступное ему удовольствие. Через год его планировали перевести в дом инвалидов, он был готов к беспросветному нищему существованию, и все гадал, где и как он жил все годы после того, как пацана Кольку привезли в детдом.
Память вернулась внезапно, просто обрушив все плотины сознания. Вернулась, когда он услышал, как кто-то в коридоре окликнул кого-то именем «Макс!»
Макс – и тут же хлынули картинки, детский дом, пацан на соседней кровати, клятвы о вечной дружбе, колледж, первая автомойка, бригада пацанов.
– Телефон, дайте телефон, мне нужно позвонить. Только номер, номер наберите, я не увижу.
Он диктовал номер, брал трубку дрожащими пальцами, и услышав в ней знакомый голос, прошептал:
– Макс, братан. Детдомовцы своих не бросают. –