Свинцовая строчка. Олег Рябов
бричку с кабелем и телефонными аппаратами, и мы двинулись «вперед к немцам» налаживать связь с дивизией.
Дойдя до сенокоса, начштаба батальона, спокойный парень, предложил выслать разведку, а всем ждать в теплых шалашах из сена. Один из помначсвязи, мой приятель, сказал: «Рябов, берем автоматчика и идем втроем!» Мы положили в карманы по паре гранат и с автоматами на шее двинулись в черную ночь. В другом направлении ушли трое радистов с рацией, а остальные залегли спать в теплых шалашах из свежего сена. Мы прошли километров 10 до переправы через Ловать, перешли реку и узкой тропкой, боясь нарваться на немцев, двинулись дальше. На другой стороне реки шла перестрелка, летели трассирующие пули, некоторые перелетали реку, сзади нас вдалеке рвались снаряды. Мы шли по земле, где не было стрельбы и не было пока ни своих, ни чужих. Мы ориентировочно знали, где нужно переплыть реку и выйти к нашим полкам.
Сейчас, после многих мытарств, мы находимся в каком-то глухом, заброшенном овраге, где на деревьях висят остатки вороньих гнезд.
Живем в вырытых наспех норах, в крутых склонах оврага, а какое счастье было бы поспать сейчас в хорошем блиндаже с железной печкой! Вот в этих мокрых и холодных норах мне и приходится ремонтировать станции; много их прошло через мои руки – уже имею некоторый опыт.
Писать, между прочим, трудно, сверху, не знаю, как выразиться точнее, ну с потолка, что ли, все время капает, коптилка трещит и тухнет.
Тася, напиши числа, когда получили мои письма. Я с новым адресом всех растерял, и из дома нет вестей. Возможно, письма в полку, но до него не добраться. Значит, они где-то далеко, и их я пока не читал.
Большой привет моей бабке. Пусть молится за меня. Я послал вам 500 рублей, так вы ей выделите деньжонок.
Писать кончаю – дождь не дает.
Жизнь течет без особых перемен! Живем мы теперь в маленькой бане. Это не та баня, что вы видели в наших бедных деревнях, «по-черному». Нет, эта баня была военная, самодельная. В овраге (здесь вся жизнь в овраге проходит) выкопана нора, она накрыта тонкими деревьями и ветками, в ней стояла кадка. Сейчас мы кадку выкинули, на березовом чурбаке стоит коптилка из консервной банки, с потолка течет вода, отопления никакого – отопительный сезон еще не начался. Жизнь идет в разговорах, особенно по вечерам, обсуждается все: начиная от классической литературы и кончая вторым фронтом. Мы забыли о домашнем тепле, дым от махорки и копоть от лампы висят в воздухе нашей землянки, скрывая наши лица.
Мама как-то писала, что если ранят, то есть покалечат, – ерунда. Так вот, один приятель в этой «уютной» обстановке описывает возможную картину будущего.
Огромный зал, гремит оркестр, молодежь танцует вальс «Отечественная война». Ты входишь на костылях и садишься, на тебя никто не смотрит – это так обычно. Закурив, ты вспоминаешь другую музыку, под которую танцевала земля, под которую мы зарывались в землю. Так вот, мама, я этого не хочу, и мне этого не желай. Хороши