Гибель адмирала Канариса. Богдан Сушинский
подействовал настолько, что, представ перед фюрером, Кальтенбруннер ощутил то, что ощущал крайне редко и только в присутствии разгневанного Гитлера, – предательский холодок в мелко подрагивающих коленных чашечках.
«Только бы Адольф не подумал, что я все еще услаждаю себя мечтаниями о великой независимой Австрии! – мысленно взмолился он, не в состоянии избавиться от навеянного Шаубом воспоминания. – Одного этого достаточно будет, чтобы воспринимать меня как личного врага!»
Однако Гитлеру страхи его были неведомы. Он сидел за столиком, крепко сцепив пальцы и глядя в покрытое влажной пленкой окно, и, казалось, даже не заметил появления начальника РСХА.
«Австрия? – самоуспокоительно спросил себя Кальтенбруннер. – Да при чем здесь Австрия?! Мысленно он сейчас под одним из своих Ватерлоо: Сталинградом, Ленинградом или Курском. Впрочем, с некоторых пор у фюрера появилось свое личное, персональное Ватерлоо – ставка “Вольфшанце”, под которым он и в самом деле потерпел наиболее сокрушительное и неожиданное для себя поражение. Поскольку нанесено оно было собственными генералами».
Оставшись довольным своими умозаключениями, Кальтенбруннер слегка приободрился и даже взглянул на Гитлера с некоторым сочувствием: что бы там ни думал сейчас о нем «привагонный» служака Шауб, он, как начальник Главного управления имперской безопасности, подобного поражения пока еще не знает.
Только вряд ли в эти минуты фюрер вообще думал о чем-либо конкретном; вполне возможно, что это был момент отрешенного полузабытья, в которое он впадал в последнее время все чаще, предаваясь ему с облегчением человека, радующегося любой возможности вырваться из трясины житейских реалий.
Но как раз тогда, когда Эрнст решил было, что Гитлер настроен слишком благодушно, чтобы пытаться провоцировать его, неожиданно услышал то, что повергло его в изумление:
– Итак, поведайте-ка мне, Кальтенбруннер, насколько глубоко проникли корни измены в вашем Главном управлении имперской безопасности?
Вождь спросил об этом, все еще не отрывая взгляда от окна, спокойным, ровным тоном; тем не менее в голосе его послышались некие зловещие интонации.
– В наших рядах измены нет, мой фюрер, – решительно покачал головой Эрнст, понимая, что наиболее убедительно должны звучать именно эти, первые его слова, которые и определят ход всей дальнейшей беседы. – И быть не могло.
– Вы и сами в этом не убеждены, Кальтенбруннер.
– Вам известно, мой фюрер, как решительно мы действовали, обнаружив логово заговорщиков в штабе армии резерва генерал-полковника Фромма.
– Неубедительно, – проворчал фюрер, только теперь поднимая голову, чтобы искоса понаблюдать за реакцией Кальтенбруннера.
– Достаточно взглянуть на составленные гестапо списки, приближенных к генералу Фромму, чтобы…
– Когда Фромм понял, что покушение не удалось, – прервал его Гитлер, – он сам принялся истреблять людей, которые еще каких-нибудь