Держава. Валерий Аркадьевич Кормилицын
то, чего я боялся. Наступила такая сильная оттепель, что позиции, занимаемые нашими войсками, где мы продвинулись вперёд, затоплены водой по колено, так что в окопах нельзя ни сидеть, ни лежать. Дороги портятся, артиллерия и обоз едва передвигаются. Даже самые геройские войска не могут сражаться при таких условиях. Поэтому-то наше наступление приостановлено, и нужно выработать другой план. Чтоб это обсудить, я думаю вызвать трёх главнокомандующих в Ставку».
В другом письме он написал: «Я намерен прикомандировать старика Иванова к своей особе, а на его место назначить Брусилова или Щербачёва. Вероятно, первого».
17 марта царь вызвал в Ставку Брусилова, сообщив тому, что он поставлен на должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Пожав руку, дополнил:
– Пока принимайте войска, а через несколько дней я приеду к вам в штаб фронта и поговорим.
Как и обещал, император навестил нового командующего, и обойдя построенный на платформе почётный караул, пригласил Брусилова в салон-вагон попить чаю.
– Алексей Алексеевич, имеются ли у вас какие-либо вопросы ко мне, либо просьбы? – отхлебнул из серебряного стакана чай.
– Так точно, ваше величество. Имею доклад. И весьма серьёзный. Будучи в штабе Ставки узнал, что мой предшественник внушает генералу Алексееву мысль, будто войска Юго-Западного фронта в силу разных причин не способны наступать, а могут лишь обороняться.
– А вы с этим не согласны? – требовательно глянул в глаза нового главкома.
– Категорически. Полностью не согласен, – выдержал тот царский взгляд.
«Уверен в себе и не трепещет передо мной, как многие генералы», – отчего-то с удовлетворением подумал государь, слушая доводы начальника фронта.
– … Твёрдо убеждён, что четыре вверенных мне армии находятся в отличном состоянии, и это, безусловно, не голословное мнение. Сужу по бывшей своей Восьмой армии, коей сейчас руководит генерал Каледин. Потому настоятельно прошу ваше величество убедить Алексеева, что вверенный мне фронт не только может, но и должен наступать, согласованно, конечно, с двумя другими фронтами.
– Доведу ваше мнение до начальника штаба Ставки, а вы, в свою очередь, озвучьте его на военном совете первого апреля в Могилёве.
Первоапрельский день оказался серым и дождливым.
Максим Акимович Рубанов всё же постеснялся отказать Николаю в просьбе вновь поехать с ним в Ставку, и через аляповатые дождливые капли, покрывавшие стекло окна, тоскливо разглядывал улицу с далёким облезлым зелёным вагоном городского трамвая, который, напрягаясь, тащили по рельсам две мокрые лошади.
«У них ещё «сорок мучеников» ездят», – хмыкнул он, повернувшись к сидящим за столом доминошникам:
– Господа, вчерашним вечером беседовал с Куропаткиным и Эвертом. После мартовских боёв сии полководцы совершенно пали духом, разбиты физически и морально, потому, смею полагать, всякое наступление будет казаться им неприемлемым и немыслимым. Государь, напротив, бодр,